Могила светлячков

Наступил август и принес с собой постоянные атаки палубной авиации. Сейта дожидался воздушной тревоги и снова шёл воровать. Фермеры боялись самолетов: едва блеснув где-то в дальних закраинах летнего неба, истребители внезапно обрушивались с воздуха, низвергая град пуль и сметающий всё огонь. Фермеры разбегались по убежищам, а он пробирался в кухни через открытые настежь ворота, хватая всё, что попадется под руку. 5-го августа сгорели центральные кварталы Нисиномии. Беспечные горожане были повергнуты в шок, но для Сейты вражеский налет стал рабочим временем. Посреди пугающей пляски и воя падающих бомб, среди взрывов, он прошмыгнул туда, где вновь происходило увиденное им 5 июня – только без мужчин, женщин и детей. Пробравшись в опустевший дом, он вытянул из комода кимоно, которое предстояло вскоре сменять на рис. Всё, что он не мог тащить, он припрятал в уличном водостоке под каменной крышкой. Ему то и дело приходилось стряхивать с себя искры. Сейта припал к земле, чтобы разминуться с толпой убегающих от огня. Глянул в ночное небо, по которому расползался дым пожарищ. В-29 проносились над ним, держа курс на горы, уже не вселяя в него страх: он едва сдержался, чтобы не взмахнуть руками и не выкрикнуть "Йа-хха!"

Во всей этой суматохе, выбрал ли он достаточно цветистое кимоно, чтобы обменять его с выгодой? На следующий день, не найдя ничего подходящего, чтобы завернуть украденное, он запихал кимоно с длинными рукавами под одежду и поволок на ферму. Добыча то и дело выскальзывала, и ему приходилось придерживать выпирающий тюк обеими руками. Со стороны он походил на разжиревшую лягушку. Однако, в том году ожидался неурожай и фермеры неохотно расставались с выращенным. Кроме того, он остерегался людей по соседству. Так он добрался до районов Китагучи и Никава, где воронки от бомб тянулись до самого края рисовых посадок. Лучшее, что он мог добыть – это помидоры, зеленая соя и фасоль.

У Сецуко не проходил понос, правая часть ее тела стала белой до прозрачности, левая половина  была как один сплошной струп. Когда он мыл сестренку морской водой, она кричала от боли. Он отвёл ее к доктору на станции Сюкугава. "Ей надо лучше питаться, вот в чём дело" – сделал вывод доктор, прикладывая стетоскоп и тут и там. Доктор не выписал ей никакого лекарства. Питание – это белое мясо, рыба, яичный желток, сливочное масло, а может быть еще и витамины для детей? Когда-то, возвращаясь из школы, он ел шанхайский шоколад, присланный отцом; когда у него случалось расстройство, он натирал на терке яблоко и пил сок, отжатый через тряпочку. Кажется, это было давным-давно, но еще два года назад у них было всё…нет, даже два месяца назад мама варила сливовое варенье с сахаром, открывала жестянки с крабами, со сладким желе, которое он отказывался есть, говоря, что не любит сладкого; а был еще званый обед, когда подавали нанкинский рис. Он тогда выбросил свою порцию, придумав отговорку – мол, плохо пахнет.  И неаппетитные вегетарианские блюда в Обакусян, Манбукудзи. И шарики из гречихи, которые он в первый раз даже не смог проглотить…всё это теперь казалось сном.

Сецуко так обессилела, что даже не таскала с собой куклу – ту самую. Раньше она брала ее с собой повсюду, и куклина голова болталась туда-сюда при ходьбе. А теперь ее руки и ноги, черные от грязи, были куда полнее, чем сестренкины. На набережной Сюкугавы дети присели передохнуть. Человек неподалеку грузил на тележку брикеты распиленного льда. На дороге осталась ледяная стружка от его пилы. Сейта подобрал ее и смочил сестренке губы. "Проголодалась?" "М-м…" "Что бы ты сейчас поела?" "Темпура и сасими, и токоротен…" Когда-то давно у них был пёс, Белл, и Сейта иногда втихаря скармливал ему темпура, которую он терпеть не мог. "А еще?" – даже говорить о любимой еде, вспоминая ее вкус, было лучше, чем ничего. Однажды они ходили в театр в Дётонобори и на обратном пути, в Маруман, ели говяжий бульон с ломтиками отварного мяса. На порцию полагалось только одно яйцо, но мама отдала ему своё. Китайская пища на черном рынке в китайском секторе – туда они ходили с папой. Жареные помидоры с карамелью-амэ поверх. Жидкая карамель тянулась, как нитка. "Она что, испортилась"? Я был просто озадачен, а люди кругом смеялись. Как-то раз я стянул леденец из подарочного набора. Я частенько тырил у сестренки молочный порошок. И корицу из леденцовой лавки…а как-то, во время экскурсии, я отдал половинку яблока бедному однокласснику, у которого с собой были только лимонные дольки. Леденцы Глико… ну ладно, хватит". Сестренке надо лучше питаться. Мысль об этом не отпускала ни на минуту, приводя его в ярость от беспомощности. Снова  водрузив сестру на спину, он вернулся в убежище.