Мой Бердяев

Итак, если идеи Аристотеля ведут независимое от человека полноценное существование уже в самих вещах, то идеи для Штейнера значимы в полной мере лишь в их явленности познающему субъекту. Потому глубокий знаток антропософии С. Казачков называет гносеологию молодого Штейнера «метаморфозой» воззрения Аристотеля, «доходящей до его противообраза». В своих богатых как антропософским, так историко – философским содержанием примечаниях к «Очерку…» Штейнера С. Казачков приводит выдержку из сочинения Штейнера 1899 года «Индивидуализм в философии», где самим Штейнером отрефлексировано отношение его гносеологии к аристотелизму: «Аристотель видел всю противоречивость перенесения идей, возникающих от вещей в человеческом уме, в сверхчувственный, потусторонний мир. Но и он не постиг, что свою идеальную сторону вещи получают только, если человек противопоставляет им себя и создает ее к ним в придачу. Напротив, он полагал, что это идеальное действует как энтелехия в вещах, как собственный их принцип»[269]. Но не слишком важно, что в этих суждениях Штейнера чувствуется дух послекантовской – «творческой» теории познания. Гностическая практика, обозначенная в книге «Как достигнуть познаний высших миров?», свидетельствует об аристотелизме Штейнера, а не платонизме или кантианстве: в основе этой практики – медитативно – созерцательное проникновение в наблюдаемый предмет. Не удержусь, что не отметить не столько пикантный, сколько весьма важный для понимания ранней гносеологии Штейнера факт: Доктор переживал самого себя как реинкарнацию именно Аристотеля, видя при этом в своем учителе, гётеанце и платонике К. Ю. Шрёере второе, после средневекового, воплощение Платона[270]. То, что может шокировать и что потому историки философии стараются обойти молчанием – «встречи с Софией» Соловьёва, видéния Вяч. Иванова, запечатленные им в письмах и дневниках, магические способности Волошина, борьбу Андрея Белого с бесовщиной и пр., – на самом деле есть собственная симптоматика Серебряного века, пафос которого – преодоление позитивного отношения к миру. И немецкий эзотерик Штейнер – едва ли не самое яркое первоявление существа тогдашней русской мысли.

в) Познание по Штейнеру и по Бердяеву

В «Очерке теории познания Гётевского мировоззрения» Штейнер выдвигает представление, которое служит истоком его ранней гносеологии: познающий человек есть духовное существо, принадлежащее гармонически организованной великой совокупности мировых мыслей, которые суть основания вещей, данных познающему в опыте чувств. Дух человека воспринимает эти мысли или идеи и прорабатывает их, доводя до научных формулировок. Поверим Штейнеру: человеческий дух, предстоящий сонмам духовных же существ – это он сам в момент духовидческого созерцания, – его «Опыт…» не что иное, как опытное свидетельство[271]. Но в ранних гносеологических книгах Штейнер не педалирует свои духовидческие способности, к оккультной терминологии не прибегает: дискурс этих книг – привычно посткантовский. И в чисто философском плане познавательный акт описан Штейнером (в «Истине и науке») и Бердяевым (в «Философии свободы») весьма сходно, лишь с незначительными терминологическими различиями.