Мой Бердяев

Оба мыслителя говорят о двух этапах познания. Штейнер их называет «восприятием» и собственно «познанием». На первом этапе познающий еще не выделяет себя из познаваемого мира, разделения на субъект и объект в этой ситуации еще нет: «непосредственно данный образ мира» «предлежит человеку, прежде чем он подверг его как бы то ни было процессу познания, ‹…› предпринял малейшее мысленное определение его»[272]. Так же видит и Бердяев самое начало познания. Он говорит о «первичном нерационализированном сознании», которому «дана интуиция бытия, непосредственное к нему касание». Но в отличие от Штейнера, Бердяев весьма ценит именно первый познавательный – краткий этап, предваряющий разрыв познания и бытия: «Сущее дано лишь в живом опыте первичного сознания, до рационалистического распадения на субъект и объект, до рассечения цельной жизни духа»[273]. Ведь «первичный живой опыт» в акте познания сразу уступает место «дискурсивному мышлению» – «рационализированию, объективированию» и прочей деятельности рассудка или «малого разума», от которого бытие скрывается в тайники вещи – в – себе. – Между тем для Штейнера – гносеолога значим как раз этот второй этап – познание как раскрытие идейного, понятийного, мыслительного содержания действительности. Там, где, по Бердяеву, познание становится отвлеченным рационализированием – согласно Штейнеру, продолжается «живой опыт» восприятия человеческим духом мировых идей, уловляемых посредством интуиции. Вещи словно эманируют свое содержание, и духу познающего доступны эти тончайшие эманации. «В нашем знании, – утверждает Штейнер, – изживает себя самоё внутреннее ядро мира. Закономерная гармония, которою управляется Вселенная, выявляется в человеческом познании»[274]. Не на первом, а именно на втором этапе познание, по Штейнеру, становится объективным, общезначимым: ведь мир идей один, это общее достояние всех познающих, – субъективно же как раз восприятие.

Но и Бердяев против собственно аристотелевских идей ничего не имеет! «Мышление не может быть отделено от универсального бытия и противоположно ему», «знание есть акт самосознания и самопознания универсального бытия»[275], – по сути, Бердяев говорит здесь о мировом Логосе (гносеолог Штейнер пользуется выражением «вселенская гармония»), организме идейных прообразов вещей. В последних цитатах из сочинений Штейнера и Бердяева – не только отзвуки классического идеализма, но и питающего последний средневекового учения о глубинном подобии макро – и микрокосма, Вселенной и человека. Бердяев, в точности как Штейнер хочет обосновать – вопреки Канту – возможность познания идейного существа мира. Но если в этом вопросе Штейнер держится безоблачного оптимизма – в его, духовидца, представлении человек воспринимает идеи столь же естественно, как зрячий видит вещи на свету, – то Бердяев убежден: для малого разума – рассудка с его логическими категориями, «априорными формами» и научными понятиями – сущность вещей закрыта, и в этом Кант абсолютно прав. Вполне в духе Серебряного века Бердяев говорит о трагедии познания. Наука, согласно Бердяеву, познаёт «не сущность бытия, а лишь болезненные его проявления». Бердяев – гносеолог религиозен, и для него мир и человек поражены грехом: «Дефект нашего восприятия мира и нашего знания есть результат греховности бытия».

Грех – ключевая категория гносеологии Бердяева. Все понятия, которыми пользуется теория познания – время и пространство, причинность, материя, а также законы логики – обусловлены именно греховным распадом мира, тяжелой непроницаемостью вещей, конечностью и смертностью всех существ. «Грех отделяет субъекта от объекта, вырывает пропасть между нашим „я“ и другим „я“, отрывает каждое существо от абсолютного центра бытия»[276]; потому адекватное бытию, сущностное познание возможно лишь в той степени, в какой познающим преодолен мировой грех. Для раннего – начала 1910-х годов – Бердяева борьба за знание философски оборачивается борьбой за стяжание святости. Для Бердяева, уже отошедшего от церковной практики, после «Смысла творчества» (1914 – 1916) и тем более в 1920 – 30-х годах гносеология постепенно вбирается в экзистенциальную философию. Из рассмотрения Бердяевым исключаются естественные науки, и в поле зрения остаются – вместе с этикой – одни науки о духе. Аскетическая борьба с грехом в воззрениях зрелого Бердяева заменяется усилием в творческом акте выйти из «объективации» в бытие субъекта, оно же – духовный мир. Так гносеология уступает место своеобразному бердяевскому гнозису – мистике самопознания.