Мой Бердяев

Но на творческом экстазе искания Бердяева – гностика не заканчиваются. На «центральную станцию» (Андрей Белый) его философского сознания где – то в середине 1920-х годов прибыл «поезд» М. Бубера – автора книги «Я и Ты». В ней развита одна из версий философии диалога, принципиально различающей этико – познавательное отношение субъекта к другой личности – и к миру вещей («Es»). И вот, в первой половине 1930-х годов Бердяевым создается труд «Я и мир объектов», где бердяевский гнозис обогащается новой возможностью – диалогическим общением. Не только в творчестве происходит действительное познание – выход в невидимый мир, прорыв к существу вещей: в ситуации диалога – подлинной дружбы, любви – субъект также отождествляется с объектом, через общение прикасается к тайне существования другого. Опять – таки речь идет о некоем экстазе – мгновении, выводящем в вечный мир. Гнозис Бердяева напоминает о практике дзэн – буддизма, цель коей – просветление, мгновение сатори. Весьма бегло Бердяев говорит в книге 1934 года о возможности подлинного познания природы – при условии установления «общения» с минералами, растениями, животными. Здесь, понятно, слабейшее звено бердяевского гнозиса, сопряженного с «ненавистью» Бердяева к «материальному миру»[365]. Его гнозис должен начинаться с внутрьпребывания[366]: «Вся ориентировка жизни должна извне перейти вовнутрь», – заявил Бердяев еще в 1914 году. Он имел в виду самопознание, оборачивающееся мистическим проникновением в мир не – я – «всё должно быть постигнуто как мистерия духа»[367], должен совершиться выход из глубины микрокосма в макрокосм. Диалогический гнозис по Бердяеву отличен от диалогического познания человеческого «духа» по Бахтину. Последний проблематизирует диалог «идей», в бахтинском диалоге преобладает интеллектуализм – в основе это разговор «русских мальчиков» о «последних вещах». Такое общение лишено мистицизма и предполагает дистанцию «вненаходимости». Напротив того, «общение» по Бердяеву, также раскрывающее «тайну существования», основано на «интуиции», «родственности», – вбирании «ты» в «я»: «Любовь означает прорыв за объективированный мир и проникновение во внутреннее существование. Исчезает объект, и открывается „ты“», – распахивается «иной порядок бытия»[368]. В книге «Я и мир объектов» Бердяев делает героическое усилие передать парадоксальный в формулировках, интуитивный опыт своего гнозиса – познания себя и познания другого через себя. Если книга «Самопознание» преподносит плоды бердяевского гнозиса, то труд «Я и мир объектов» – это апофеоз гнозиса как метода, как духовного пути. Бердяев, мистик и гностик, умеет передать свой опыт, заразить им не в меньшей мере, чем Штейнер.

Если Церковь в своей сакраментальной практике предпринимает освящение мирового вещества[369], то пафос гностицизма – развоплощение мира, переход его в иные – бесплотные состояния. Штейнер неслучайно наставляет своих адептов в ви́дении высших бытийственных планов, что предполагает одухотворение человеческой природы. Согласно его воззрению, Земля эволюционно устремлена к великой метаморфозе – переходу в чисто духовную форму «Юпитера». И посвященные – это передовой отряд человечества, первопроходцы, опережающие свое время. Это, с другой стороны, соработники Высших иерархий, осуществляющих эволюционный проект. «Познание высших миров», по Штейнеру, то ли идет рука об руку с одухотворением мира, то ли способствует подобной спиритуализации. – Но буквально те же самые – остро – гностические идеи мы находим у Бердяева! Он, «ненавистник материального мира» (Е. Герцык), не просто зовет бежать из него, но и мечтает о развоплощении универсума, – человек призван содействовать этому. Здесь Бердяев предельно близко подходит к Штейнеру. Сама суть бердяевского экзистенциализма побуждает к постановке проблемы его таинственной связи с антропософией.