Мой Бердяев

Бердяев, как мы помним, в своем гностицизме опирался на знаменитые тезисы о вере апостола Павла. Однако, согласно исследователю – знатоку, именно от Павла шел и Штейнер! К. Свасьян опознаёт апостола как гностика и утверждает следующее: Павел – «„святой“ заступник мышления в христианстве, ‹…› покровитель и правозащитник любого рода духовного бунтарства и диссидентства», «бесстрашный гностик и испытатель глубин». И если, согласно С. Казачкову, в Штейнеровой «Философии свободы» звучит голос метафизика Аристотеля, то К. Свасьян за этой «книгой – мистерией» видит Павла, возродившегося уже в качестве гносеолога[358]. Идя в теории познания от одних и тех же древних истоков и общим поначалу философским путем, Штейнер и Бердяев разошлись в тот момент, когда дело дошло до роли мышления в познании. Штейнер углубил рационализм до «умного оккультизма»[359] – Бердяев же, отринув рационализм, сосредоточился на «живом опыте» бытия (который он назвал «верой»), развив этот «мистический» опыт до экстатического «творческого акта». И как Штейнер, так и Бердяев были уверены в общезначимости собственного гнозиса. По Штейнеру, мир идей один для всех; согласно Бердяеву творческий индивид, член мистического церковного Тела и микрокосм, в акте творческого познания приобщается опять – таки единственному макрокосму. В «мистической гносеологии» раннего Бердяева – начальника «центральной станции» идей, согласно Андрею Белому, – пересекаются путь Штейнеровой «Философии свободы» с соловьёвской колеёй «всеединства», открывающегося созерцателю в мистическом экстазе.

5. Гнозис Бердяева в действии: самопознание, диалог, «персоналистическая революция»

До сих пор мы обсуждали скорее теоретический аспект гнозиса по Бердяеву: в ранней «Философии свободы» речь ведь идет лишь о принципах «мистической гносеологии», но не о конкретных результатах подобного познания. Бердяев критиковал западных мыслителей за то, что те только рассуждают о познании, а не познают бытие. Но упрек этот можно обратить и к нему самому. Познал ли что-нибудь на своем пути сам Бердяев, и если да, то что именно? Как хотя бы развивалось его учение? Гнозис у Бердяева сразу определился как познание религиозно – философское. И если Штейнер охватил своей «духовной наукой» все без преувеличения области человеческого бытия, то бердяевский гнозис осуществился как одна из двух версий русского экзистенциализма (вторая – это экзистенциализм Шестова). Но поскольку бердяевский экзистенциализм, по мере его становления от «Смысла творчества» до книг 1930 – 40-х годов, все больше делался самопознанием – а это искусство субъекта мысли превращать себя в свой собственный объект, – то единственным (но весьма достойным) плодом этого пути оказался бердяевский философский автопортрет – книга «Самопознание». Если Бердяев что и познал, то, фактом данной великолепной книги, самого себя и в себе – дух своей эпохи. «Самопознание» – это исповедь, т. е. явление «микрокосма», – одновременно это и «макрокосм» Серебряного века. Микрокосм, раскрывший свою эпохально – макрокосмическую суть, – и макрокосм, уместившийся в судьбе единственного человека: таков, кажется, все же замечательный и чаемый самим гностиком Бердяевым результат его творческого пути.

Вот вехи развития Бердяева после «Философии свободы». Последнее слово этой книги: «В Церкви – полнота гнозиса. ‹…› Только Церковь – всё, только в Церкви – всё» (с. 216 – 217). Каким бы здесь ни было неопределенным значение слова «Церковь» (это Церковь Вселенская, и туда ведет путь православной святости, также «Церковь – душа мира, земля, соединившаяся с Христом – Логосом» (с. 217)), ранний Бердяев уповал на соборный разум – в его глазах, единственный гарант высшей истины. Отойдя в 1908 году от секты Мережковских, по возвращении в Россию Бердяев делает серьезную попытку войти в Церковь, чтобы постигнуть на опыте ее тайну. Поселившись в Москве весной 1909 года, Бердяев погружается в церковную жизнь. Евгения Герцык, чьи духовные искания были созвучны бердяевским, вспоминает об их совместном выстаивании «долгих великопостных служб» в церкви в Зарядье и о рассказах Бердяева о старцах Зосимовой пустыни, чьи наставления этот новообращенный христианин и паломник со всей непосредственностью принял в штыки. Многослойная внутренняя жизнь Бердяева – внешне благочестивого участника кружка М. Новосёлова и элитарного коллектива издательства «Путь», но подспудно – протестанта и индивидуалиста, – уже в начале 1911 года взрывается бунтом, причем отнюдь не только против «московских православных»: «Рвутся цепи благочестия, смирения, наложенные им на себя». Согласно Е. Герцык, это был «канун ослепительных молний», обретения «нового, освобождающего знания»[360] – посланного Бердяеву светоносного «откровения о человеке» – «откровения творчества».