Мой Бердяев

Христология Штейнера – это, на мой взгляд, самое уязвимый и темный аспект антропософии. Да и как не попасть под подозрение учению о Христе того, кто на заре своего творчества упивался «Антихрист[ианин]ом. Проклятием христианству» Ницше, а свои первичные интуиции бытия предпочел облечь в «номенклатуру» (К. Свасьян) ориентирующейся на буддизм теософии?! В ранних трудах Штейнер о Христе если и размышляет, то в теософском контексте единой религии («Христианство как мистический факт», 1902 г.), и, как гласит антропософское предание, в духовной науке Христос стал акцентироваться благодаря Марии Штейнер – фон Сиверс, уроженке Петербурга. Бердяева в «духовно – научном» Христе прежде всего не устраивало то, что Он для Штейнера не Бог, но «космический агент». Христология Штейнера вообще с трудом давалась Бердяеву. Иначе он бы не заявил, что Христос – Логос «перевоплощается из Зороастра в Иисуса»[408], – для антропософов это грубейший ляпсус. В действительности Христос Штейнера устроен куда сложнее. Штейнер к Христу шел по торному пути критики Евангелий, восполняя Новый Завет, подобно нашему Мережковскому, текстами апокрифическими. Не гнушался он и умозрениями древних еретиков – прежде всего Нестория, Мережковскому также симпатичного[409]. Суть Штейнерова подхода к Евангелиям – в гипостазировании двух различных образов Иисуса в Евангелиях от Матфея и Луки. Так возникло главное представление христологии Штейнера – участие в событии Христа «двух мальчиков Иисусов». К Евангелиям был подключен апокрифический сюжет о кончине некоего ребенка, которого ребенок же Иисус воскрешает. Два мальчика Иисуса Штейнеру нужны как носители двух тонких тел будущего Иисуса Христа: один дает последнему тело эфирное, унаследованное от Заратустры, второй – астральное, прежде принадлежащее Будде. В возникшее посредством такой оккультной – чудесной перетасовки тело (сложенное из физического, эфирного и астрального элементов) при Крещении вступает Логос, под которым Штейнер понимает великий дух Солнца: это «агент», действительно, «космический» по Бердяеву. Штейнер истолковал на свой лад весь новозаветный текст. Существует антропософский «перевод» Нового Завета, помеченный именем ученика Штейнера Эмиля Бока. Конечно, это никакой не перевод, а антропософская экзегеза.

Бердяев не входил в детали антропософской христологии, – скажем, в смысл таинственного Грааля (ради своих целей Штейнер перетолковал средневековую поэму Вольфрама фон Эшенбаха). Ему стала бы чуждой и Штейнерова «эсхатология» – предсказание возврата в 1930-е годы на Землю Христа в эфирном теле. К 1920-м годам Бердяев уже понял, что «христология Штейнера есть своеобразное модернизированное восстановление древних ересей» – «манихейства» и «несторианства», что «Штейнер отрицает тайну богочеловечества Христа, Его целостного Лика» и видит Христа в ряду «великих посвященных» Э. Шюре. Христос духовной науки – «не божествен, а космичен»[410], как космичен и антропософский человек. Против Штейнера – «позитивиста», «дарвиниста», даже и «материалиста» – Бердяев выступает как мыслитель религиозный[411].

Но Христос Бердяева столь же далек от Христа Церкви, как шокирующий христианское сознание «Христос» Штейнера. И это не должно удивлять: оба мыслителя получили изначальное вдохновение от импульса Ницше. В своих исканиях как Штейнер, так и Бердяев шли от умершего Бога старого теизма к сверхчеловеку, полубогу. Антропософия претендовала на то, чтобы формировать полубогов – посвященных; но человек творческий Бердяева был также полубогом – полубогом «антроподицеи», бердяевского «антропологического откровения». Так или иначе, именно тенденция к обожествлению человека побудила Бердяева вознести Адама Кадмона в недра Бога Троицы, счесть божественной саму человеческую природу. Христос для Бердяева – абсолютный Божественный Человек, вторая Тройческая Ипостась. При этом о Нем как таковом – как об «объекте» – Бердяев ничего знать не хочет. Примечательно, что в своей христологии он почти не обращается к Евангелию, не говоря уже об учении Церкви. К последнему он вообще относится с кощунственным пренебрежением. В пору своего увлечения в 1900-е годы воззрениями Мережковского Бердяев приравнивал «поклонение Кресту» поклонению «божественно – прекрасному телу Венеры»[412]. Христос Бердяева – это теософский мистический Христос[413], с которым в своей деятельности глубинно отождествляется homo creator. Христов «целостный Лик» в бердяевских трудах никак не очерчен, даже не обозначен, – видно, от опасения «объективации». И остается непонятным, что же является сутью бердяевского теологического воззрения – отход ли Бога от человека, Его «смерть» на манер Ницше, или же имманентное участие Творца в творчестве людей. Миф Бердяева о поведении Бога в новейшую эпоху двусмысленно неясен.