Мой Бердяев

Если веру Бердяева в имманентного человеку Бога трудно признать теизмом, то тайноведение Штейнера расценить как атеизм тоже нелегко. Антроподицея и антропософия видятся мне обе где – то между теизмом и атеизмом, причем идеал обеих, цель их практик – это версии сверхчеловека. На вызов Ницше христианин Бердяев ответил человеком творческим, подражающим грядущему в мир Христу Апокалипсиса, а христианин Штейнер – разработкой новых мистерий, возводящих адептов на высшие ступени эволюции. Антропософия – это, конечно, не антроподицея в бердяевском смысле. Но разве антропософия не оправдывает человека перед инстанцией Ницше? Антроподицея же, обоснование Бердяевым божественности человека, конечно, одновременно и «антропософия» как полученная через «антропологическое откровение» мудрость. Эти глубокие и странные переклички феноменов Бердяева и Штейнера проявились уже в самый начальный – гносеологический период их творчества, о чем уже говорилось мною ранее. Пока эти двое не разошлись: Штейнер, направившийся в сторону (оккультного) естествознания, и Бердяев, оставшийся в сфере гуманитарной, как гносеологи, они различались лишь в области языка. Человек для обоих был человеком познающим, а познание обоими же понималось в качестве аспекта бытия. Штейнер в течение всей жизни по сути осуществлял бердяевский проект постижения макрокосма изнутри микрокосма. Бердяев следовал по тому же пути, но дошел лишь до познания человеком человека же, высказав при этом догадку о возможности познавательного диалога и с природой.

К великому сожалению, между Бердяевым и Штейнером обмена воззрениями не произошло. Штейнер о Бердяеве практически ничего не знал, Бердяев читал труды Штейнера и слушал в 1913 году его лекции, по – видимому, невнимательно и предвзято. Будучи сам очень сомнительным теистом и уж совсем не церковником, – ценя оккультный космизм и абсолютизируя субъектную антропологию, Бердяев как бы не заметил самого опасного и «эзотерического» в феномене Штейнера. Попадают не в бровь, а в глаз здесь, скорее, реплики Е. Герцык об антропософском пути. Отношение антропософов к Бердяеву всегда было и есть крайне неприязненное. При этом антропософские суждения о русском экзистенциалисте еще более предвзяты и некомпетентны, чем бердяевская критика антропософии. Но для меня весьма значимо высказывание одной из первых русских учениц Штейнера – Аси Тургеневой, – отчасти и потому, что в нем звучит и голос Андрея Белого. Сетуя, что Бердяев «прошел мимо» феномена Штейнера, А. Тургенева точно замечает, что антропософское воззрение «могло бы оказаться ему – в соответствии с его существом – ближе всего»[439]. Мне и хотелось выявить эту «близость», скрытую за разницей дискурсов, – глубинное созвучие натур двух мистиков, ницшеанского типа бунтарей, дух предпочитающих плоти и, в отчаянии от блужданий в джунглях философии, устремившихся к знанию оккультному.

* * *

«Что философия в конце концов должна быть большим монологом, который ведет человеческое самосознание, чтобы понять самое себя и вместе с тем и мир, было мне ясно с самого начала». – Кто автор этих слов? Конечно, скажет всякий, это Бердяев, автор шедевра – компендиума Серебряного века, книги «Самопознание», в предисловии к ней 1940 года определивший свою «экзистенциальную философию» как «познание человеческого существования и познания мира через человеческое существование». Цель этой, действительно, монологической, осуществляемой «в мгновение настоящего» книги – «понять всё происшедшее с миром как происшедшее со мной»[440], – сообщает нам Бердяев. – Но вот, вышеприведенная цитата «что философия…» – отнюдь не бердяевская! Это слова из некоего письма Р. Штейнера от 5 декабря 1890 года, которое вспоминает в своей книге «Растождествления» К. Свасьян[441]. Антропософ, знаток Гёте и Ницше, Свасьян очень дурно отзывается о Бердяеве. «Бердяевская белиберда» – вот его определение философствования русского экзистенциалиста. Эту убогую остроту с ее претензией на филологическую игру мне доводилось слышать из уст церковных мракобесов. Свасьян улавливает в «белиберде» «надменность» «высокопарной пошлости», к чему и сводит пафос Бердяева (с. 522). Так он мстит Бердяеву за неприятие антропософии[442].