Мой Бердяев

Кажется, Бердяев знал сочинения Штейнера все же лучше, чем Свасьян – работы Бердяева. Прочитав «Самопознание», Свасьян спрашивает о книге: «Что же такое познаётся в ней вообще?» (с. 397). В форму риторического вопроса Свасьян облек брезгливое пренебрежение к ее автору, объясняющему свой замысел уже на первой странице, – Свасьян не мог пропустить фраз, приведенных мною выше. Но то, что другой фигурой красноречия Свасьяна оказывается древнеегипетский божий суд, на который отдается Бердяев, в моих глазах свидетельствует лишь о том, что Свасьян не потрудился понять Бердяева в самых основных тенденциях его исканий. Историку философии Свасьяну, право же, под силу разобраться с Бердяевым самому, не прибегая к помощи «Озириса» и «Крокодила»! В самом деле, почему бы не сравнить «Самопознание» с «Моим жизненным путем» Штейнера, не сопоставить две «Философии свободы»! В статье «Reductio ad hominem» Свасьян низводит Штейнера до соположения с М. Штирнером; но разве Бердяев, подобно Штирнеру не утвердил свою философию «Я» на субъекте конкретном, а не трансцендентальном? И не относятся ли и к Бердяеву слова Штейнера о Штирнере как «настоящем представителе Мирового Духа, который приобретает себе весь мир как „собственность“, чтобы таким образом распоряжаться делами мира как своими собственными делами» (с. 514)? «Опыт „Философии свободы“ [Штейнера. – Н.Б.]: живя в мысли, мы живем во Вселенной», Свасьян называет «небывалым, изумительным» (с. 442). Однако вот «опыт» Бердяева, запечатленный в книге «Смысл творчества»: «В творческой интуиции – вселенская истина, добытая свободой» (с. 272). Разве эта фраза не вписывается органично и в контекст «книги – мистерии» по Свасьяну? Если бы Свасьян, помимо «Самопознания», заглянул и в другие труды Бердяева, он поостерегся бы оттачивать на Бердяеве свое, действительно, великолепное, глубокомысленное остроумие: слишком близко друг ко другу реют в философском пространстве эти две души – русского экзистенциалиста и «умного оккультиста[443]», – так что, целясь в супостата, можно ненароком попасть в кумира. Например, глумясь над самопознанием Бердяева, как бы не поразить при этом само «начало антропософии», которое, согласно Свасьяну, скрыто в такой философии, которая дает философствующим субъектам «не знания», а – «через нее – самих себя» (с. 515). Штейнер – ясновидец, понятно, к Бердяеву отношения не имеет. Но Свасьяну – то как раз дорог Штейнер – философ, автор «Философии свободы» и «Индивидуализма в философии»! Токи персонализма – романтическое желание найти в себе самом весь мир с его тайнами и, более того, переделать его по собственному проекту – пронизывают оба воззрения. И мне непонятно, как Свасьян этого не заметил.

Если антропософия – это познание человеком себя и мира – через себя, как утверждает Свасьян, то я вправе выдвинуть радикальный тезис: Бердяев – антропософ, «антропософ без Штейнера», пришедший самостоятельно к «началам антропософии» и на свой лад их развивший[444]. И если «фундаментальная интуиция» антропософии такова: «Мышление, свершающееся ‹…› в субъекте, принадлежит не субъекту как таковому, а ‹…› природному свершению, миру и мир без участия в нем мышления был бы так же онтологически не завершен, как корень растения без плода или как организм без головы» (Свасьян, с. 517), – то Бердяев – антропософ чистейшей воды. Разве творческий экстаз по Бердяеву – не следование императиву Штейнера: «Расширьте ‹…› вашу самость до самости мира» (с. 514)?! Вот также блестящее выражение главной философской идеи Бердяева: «Для человека противоположность объективного внешнего восприятия и субъективного внутреннего мира мысли существует лишь до тех пор, пока он не обнаруживает, что эти миры составляют одно целое. Внутренний мир человека и есть внутреннее природы». Речь здесь идет, понятно, о таинственном единстве макро– и микрокосма, столь любезном Бердяеву. Но слова эти принадлежат комментатору Гёте, молодому Рудольфу Штейнеру! (с. 509).