Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Я был не единственным, кого волновали эти внезапные взрывы Гитлера. Дитрих Экарт был обеспокоен так же, как и я, и приходил в отчаяние от того, какое влияние на Гитлера приобретали идеи Розенберга. Я всегда был большим поклонником Экарта, этого человека-медведя с бесовщинкой в глазах и изысканным чувством юмора. Но как-то я встретил Дитриха в Beobachter и обнаружил его буквально в слезах. «Ханфштангль, – простонал он, – если бы я только знал, что делаю, когда принимал в партию Розенберга и позволил ему стать редактором здесь, с его неистовым антибольшевизмом и антисемитизмом. Он не понимает Германию, и я сильно подозреваю, что он также не понимает и Россию. И это его имя на первой странице. Он выставит нас на посмешище, если все будет продолжаться в том же духе». Я задумался о замечании Рудольфа Коммера об антисемитской идеологии, которую могут создать еврейские или полуеврейские фанатики. Розенберг внешне явно походил на еврея, хотя яростно открещивался, если кто-либо спрашивал о его происхождении. Вместе с тем я часто видел его сидящим в кафе на углу Бринштрассе или Аугустенштрассе с венгерским евреем Холоши, который был одним из главных его помощников. Этот человек называл себя голландцем в Германии и был еще одним еврейским антисемитом. В дальнейшем Розенберг стал близким другом Штеффи Бернхард, дочери редактора Vossische Zeitung, но это не мешало ему беспрерывно выдумывать новые пропагандистские лозунги, которыми позже нацисты оправдывали свои самые ужасные злодеяния. Я сомневался и в арийском происхождении многих других нацистов. Штрассер и Штрайхер казались евреями, так же как и некоторые члены партии, вступившие в нее позднее, вроде Лея. Франк и даже Геббельс тоже с трудом доказывали свое чистокровное происхождение.

Экарт не стеснялся говорить то, что было у него на уме. Однажды после обеда наша компания шла через Макс-Йозеф-плац, направляясь на квартиру Гитлера, а мы вместе с Экартом шли немного впереди всех остальных. «Я говорю вам, мне надоело до смерти надоело это игрушечное солдафонское окружение Гитлера, – прорычал он. – Бог видит, что евреи в Берлине ведут себя отвратительно, а большевики, они еще хуже, но нельзя же закладывать фундамент партии только на предрассудках. Я писатель и поэт, и я больше не могу идти с ним одной дорогой». Гитлер был всего в паре метров позади и, должно быть, услышал, о чем тот говорил, но не подал виду и ничего не сказал.

В то время я все больше начал беспокоиться по поводу антирелигиозных выпадов Розенберга, тем более что дело происходило в католической Баварии. Мне казалось, это граничит с самоубийством – так лезть из кожи вон, стараясь оскорбить большую часть населения. Однажды я отвел Гитлера в сторону и попытался объяснить ему эту опасность, пользуясь его же словами. Я где-то наткнулся на соответствующие цифры и сказал, что больше 50 процентов награжденных Железным крестом были католиками, хотя католики и составляли только треть всего населения Германии. «Эти люди хорошие солдаты и настоящие патриоты, – настаивал я. – Именно те люди, поддержка которых нам так нужна». Я как-то случайно встретил бенедиктинского аббата по имени Альбан Шахляйтер. Я сел рядом с ним в трамвае и нечаянно ткнул острым концом своего зонта его ногу. Он сказал, что все в порядке, а когда я узнал, что он родом из Байройта, мы прекрасно поладили друг с другом. Он был выдворен из Чехословакии и, хотя отчасти поддерживал политическую линию Гитлера, горько сожалел об отрицании партией Церкви. Я встретил его сновав доме моей сестры Эрны, и мы решили как-нибудь поужинать вместе с Гитлером. Они вполне поладили друг с другом, и Гитлер сидел, слушал и утвердительно кивал головой, и казалось, что аргументы аббата произвели на него впечатление. Я был рад и убежден, что мне удалось оказать на него нужное воздействие, но их взаимоотношения были недолгими.

В некотором смысле я сам был причиной разрыва их отношений, что стало своего рода побочным результатом расстрела Лео Шлагетера. Французы казнили Шлагетера в Дюссельдорфе 26 мая за саботаж. Нацисты провозгласили его своим и сделали одной из самых значительных фигур в своем пантеоне, однако я сомневаюсь, состоял ли он когда-либо в партии. Эта новость настигла меня в Уффинге на озере Штаффель, где я как раз купил себе дом, поскольку оказалось, что найти что-либо подходящее вместо нашей трехкомнатной квартиры в Мюнхене невозможно. Газеты были полны материалов о Шлагетере, и многие патриотические организации планировали организовать массовую демонстрацию в его память на Кенигплац в Мюнхене первого июня, насколько помню, это был понедельник. Родители Шлагетера были набожными католиками, и мне казалось, что для Гитлера крайне важно принять участие в этом митинге, и я надеялся, что он сможет придать своему выступлению оттенок торжественного религиозного события, наравне с патриотическим посылом.