Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Потом он попытался подкупить меня, заявив, что в следующие выборы обязательно введет меня в состав баварского ландтага или рейхстага, как мне захочется, и что я могу рассчитывать на серьезный пост в министерстве иностранных дел, и что сейчас мой шанс. Было абсолютно очевидно, что это прекрасный шанс стать на один уровень с дикарями из партии, чьего влияния я всегда боялся, так что в конечном счете я согласился. Я сказал ему, что у меня сейчас много других интересов, но что я смогу взяться за эту вторую работу в качестве дополнительной нагрузки, а потом можно будет посмотреть, что из этого получится. Он распрощался, рассыпаясь в благодарностях и сея пространными фразами: «Ханфштангль, Sie gehören in meine nächste Umgebung»[36]. Но разумеется, никакой конкретики, ни слова о том, где будет мой кабинет или в чем будет заключаться моя работа. Он никогда не заботился о таких мелочах.

Если бы я снова стал тесно с ним сотрудничать, то мне казалось, что лучшим вариантом было бы собрать небольшую группу советников, с которыми я бы смог вырабатывать аргументы для противодействия диким заблуждениям партийных экстремистов. Я провел целую серию встреч, совещаний и обедов в своем доме на Пинценауэрштрассе. Там был майор Грамаччини, многие годы служивший итальянским представителем в комиссии по разоружению, располагавшейся в Мюнхене. Он не только поведал мне о том, что из себя представляет относительно умеренный фашистский режим Муссолини в Италии, но и поддержал мои аргументы против Розенберга, связанные с потенциальной опасностью оскорбления чувств католиков и с разрешением использовать незаконные методы для усиления своих позиций в партии. Он также предупредил меня, что если Гитлер полагает, будто будущая дружба между двумя режимами возникнет автоматически, то он глубоко ошибается.

Я также приглашал генерала Бискупского, очень представительного бывшего царского офицера, который в свое время водил близкую дружбу с Розенбергом, но потом полностью рассорился с ним. Я полагался на его поддержку в части доводов о необходимости дружеских отношений с Польшей и Россией. Я даже дошел до того, что пригласил генерала Хаусхофера, но, когда выносить япономанию того стало невозможным, его место занял врач, доктор фон Шваб, который провел много лет на Дальнем Востоке, занимая важные медицинские должности, обладавший гораздо более взвешенным представлением об азиатских народах, чем этот геополитический фантазер. Проблема была в том, что мне никогда не удавалось заставить Гитлера прислушаться к таким людям. Пытаясь возродить старое консервативное крыло партии, я снова стал часто встречаться с Тони Дрекслером. Он все еще держался молодцом и прожил до 1943 года, оставаясь верным своему профсоюзному прошлому.

Мое первое официальное появление вместе с Гитлером произошло практически сразу, когда он попросил меня поехать вместе с ним в Лейпциг на суд над двумя молодыми офицерами, которых обвиняли в нацистской пропаганде в армии. Гитлера вызвали в качестве свидетеля, и мне представилось еще одно доказательство его удивительного умения оказываться на высоте в непростых ситуациях и привлекать на свою сторону общественное мнение. Он превратил процесс в политический форум и выступил с двухчасовой речью, которая не только была хитроумно составлена, чтобы завоевать симпатии армии, но и содержала полное изложение программы национал-социалистической партии и, разумеется, была опубликована под огромными заголовками во всех немецких газетах. Он употребил одну фразу, которой, должен сказать, в то время я придал исключительно риторическое значение, но которая стала реальностью, когда он пришел к власти: «И покатятся головы». «Да, – подумал я, – каждый предатель интересов Германии, безусловно, должен быть изгнан с должности и при необходимости предстать перед судом», однако для Гитлера эта фраза имела физический смысл, и многим людям потребовалось немало лет, чтобы осознать, что он имел в виду ровно то, что сказал.

Произведенный на аудиторию эффект был грандиозен, и представители прессы в полном составе ринулись наружу, чтобы отправить репортажи о его речи. Одним из корреспондентов был Карл фон Виганд, ведущий европейский представитель группы Херста[37]. Он хотел, чтобы Гитлер написал две или три статьи для газеты за солидную сумму в три или четыре тысячи марок каждая, что я в конечном счете и организовал. Гитлер дал мне 30 процентов от этой суммы, что, должен признаться, было очень кстати. Однако об этой договоренности узнали в партии, и радикальные члены крайне негативно отреагировали на капитуляцию Гитлера перед могучим долларом.