Мои друзья и знакомые

— Мария Львовна (классная) говорила, что ты собрался в МГУ на исторический? — Есть такое желание, Василий Алексеевич.

— Вот что. Ты после школы заскочи домой и скажи, что идешь ко мне в гости на вечер, чтоб не беспокоились. А приходи к семи. Я тебе кое-что хочу показать.

Жил он тогда в своем деревянном домике с садом на улице Мингажева, название которой не мог вспомнить Дима. В те годы такие домовладения, частный сектор,[4] занимали почти всю историческую часть города. Каменные дома губернского ампира ниточками прошивали этот массив по нескольким главным улицам. Социализм более отметился в новых промышленных районах нефтепереработчиков и авиамоторостроителей да небольшими островками в старой части города.

А остальное — полудеревенские дома, заборы, сирень, терн, яблони, стол под деревом в тени. По маю все это цвело лиловым, белым и розовым цветом и для меня город моей юности в веселой фате весны помнится, как простодушный старый романс или, скорее… помните?… Ночной томящий зов трубы из середины пятидесятых… "Cherry pink[5]…", — О, была весна, когда это напевали все, от Акапулько до Златоуста… " Вот почему, когда вишневый сад… and apple blossom white". Называлось, помнится, красивым, хотя и несколько по-кулинарному звучащим, словом "глиссандо" — но разве дело в словах? Все равно, ничего этого не вернуть — ни мелодию, ни красотку Джейн Рассел, ни сладкоголосую Капитолину Лазаренко, ни того трубача, ни сады, ни заборы, ни домики.

Я то как раз жил с родителями в современной пятиэтажке на главной улице, но дорожки дружбы, любви и просто текущей жизни приводили к таким дощатым заборам с калитками каждый день. Идти там минут пятнадцать, ему, правда, на хромой ноге немного подольше. Никогда не спросил, все вглядывался в себя, любимого — а ведь это, надо думать, фронтовая была рана. На этот раз ни Ниночки, ни ее мамы не оказалось, уехали гостить к родственникам. Так что без помех налита себе водочка в граненой стопке, а мне все тот же портвейн: "Тебе еще рано". Водочку, я, по правде, уже попивал — но тут как возразишь? Дальше самовар, вполне настоящий, на угольях от печки-голландки, не та электрическая имитация, с помощью которой нынче гостям демонстрируется authentic Russian style. Достает Василий Алексеевич толстую пачку листов с машинописью и дает мне: "Сиди здесь и читай". Читаю я всю жизнь очень быстро, как раз тогда еще и дополнительно освоил технику скорочтения по описанию в биографии нового президента Кеннеди из случайно залетевшего номера "Америки". Но и то заняло часа два, стаканов пять чаю с молоком и еще три стаканчика "777". А хозяин покамест до половины добил "белую головку".

Было там вот что. Для начала разбиралось около сотни архивных судебных дел в губернаторство Перовского[6], то есть, в николаевское царствование, когда знаменитый оренбургский генерал-губернатор, дядюшка известной террористки, правил нынешними Башкирской республикой, Челябой, Оренбуржьем и Самарой. Дела все были о земельных спорах между башкирами и русскими помещиками, башкирами и русскими крестьянами, башкирами и "припущенниками", то есть арендаторами башкирских земель, из всяких разных народов — чувашами, татарами, немецкими колонистами, черемисами-мари.

Обычно дело обстояло так, что башкиры уступали свои права на землю в аренду или навечно за смешную плату. Деньги, в несколько раз меньше общерусских цен, несколько ящиков с чаем, монисто для кызымок, порох для хозяина. Надувши дикаря, пришельцы принимались пахать жирный степной чернозем, но тут башкир передумывал и требовал сильно добавить или землю назад. И суд всегда, без исключений, не смотря ни на какие обстоятельства, решал в его пользу. То есть, просто всегда возвращал землю.