Мой генерал Торрихос

Некоторые из голубей были людьми весьма необычными. Перуанцы: капитан корабля Мануэль Бенза Чакон, контр-адмирал Умберто Деллипьяне, генерал Леонидас Родригес Фигероа. Последний однажды за ужином, который проходил за нехваткой столов на полу, назначил меня «почётным генералом». Пожалуй, я — единственный сержант в мире, удостоенный такого звания. Один знаменитый никарагуанский художник из школы Салентайм, которую содержит поэт Эрнесто Карденаль. Сейчас он один из командиров в армии сандинистов. Поэтесса Росарио Мурильо, та самая, которую пытали, держа в капюшоне, ныне супруга президента Никарагуа Даниэля Ортега, которая сохранила с тех пор дружеские отношения с Грэмом Грином. И даже один панамец — Хуан Ховане — был одно время голубем в одной из голубятен.

И каким голубем! Тогда его обвинили в том, что он, будучи в маске, угрожал пистолетом кандидату в президенты от христианско-демократической партии. Скрытые свидетели, члены этой партии, якобы видели, как он после угроз скрылся с места преступления в автомобиле, три последних номера номерного знака которого они успели запомнить. И эти три цифры точно совпали с цифрами номерного знака автомобиля Хуана.

Наша служба G‐2 начала розыски Хуана для допроса. Хуан спрятался у меня, и я рассказал об этом генералу. Тот приказал, чтобы я предложил Хуану выбрать одно из посольств, расположенных в столице, для убежища, но он рекомендует сдаться G‐2, так как он уверен в его невиновности.

Хуан выбрал последнее. Сдался, и его отдали на моё попечение и под мою ответственность, пока не закончится расследование. В качестве места заключения я выбрал для него одну из голубятен. Так что в голубятне жил даже один из панамских заключённых. Правда, привилегированный, с правом петь песни и пить вино с остальными голубями.

Я не думаю, что было когда-нибудь такое время, когда Панама жила такой интенсивной жизнью, как в те дни. Что касается жизней, то многие из голубей расстались с ней, потому что, ослеплённые идеями антимилитаризма, стали антиторрихистами. Будто бы нашими врагами являются вообще военные, а не хозяева этих военных. И из-за того, что не смогли преодолеть эту свою ненависть к военным, они не смогли немедленно и конкретно помочь в борьбе за наши идеи. Утратили политическое чутье и, самое главное, понимание ситуации. А самое непростительное — чувство справедливости. А ведь многие из них были очень ценными кадрами.

Более скромные из них видели необходимость в конкретной и немедленной помощи и сами предлагали её. Как, например, Дональд Вильямс, дантист, в помощи которого нуждались не только бедняки, но и прежде всего партизаны-революционеры.

Однажды я привёл к нему молодого никарагуанца для изготовления ему полного зубного протеза и в сторонке довольно плохо пошутил, сказав ему, чтобы он особо не гнался за качеством, потому как парня могут вскоре и убить. Помню, как удивлённо взглянул на меня тогда Дональд. Я смутился, сказал, что шучу. Ведь эти люди — соль земли и заслуживают иметь всё лучшее из лучшего. Через три месяца этот юноша погиб.

Привёз я ему однажды «с острой зубной болью» и Томаса Борхе. У того болел зуб, укоренившийся так глубоко в кость, что Дональд, а это было ночью, и он сильно нервничал, и работал без помощника, так и не смог его удалить.

Может быть, Томас и сейчас живёт с этим зубом.

Каэтано Карпио, или «Марсиалю», как мы его звали, командующему Фронтом народного освобождения Сальвадора, я послал как-то от имени генерала подарок. Это был довольно красивый пистолет.

Такое случается, что когда тебе кто-то нравится, то возникает желание, чтобы она нравилась и другим. И я хотел, чтобы и генералу достался кусочек признательности Марсиаля за этот подарок. Как сказано: «Кто больше даёт, тот больше и получает». Такова божественная математика.

Мне нравился генерал, мне хотелось, чтобы Марсиалю он нравился тоже, и потому я послал тот подарок от его имени.

Я послал подарок с товарищем, которого я хорошо помню. Я звал его Агустином, а он меня — Баррабасом. Вероятно, из-за моей бороды. Его убили, отрезав ему голову… Трудно плыть по реке памяти, когда в неё вливаются то одни, то другие притоки воспоминаний, в которые впадают другие притоки и ручейки…

Так вот, однажды Марсиаль собрался приехать в Панаму. И я, боясь, что он будет благодарить генерала за подарок, решил его об этом предупредить. Предупредил. Генерал спросил: «Что это был за подарок?»

«Парабеллум Лугер», — ответил я. «Лучше бы ты послал ему пулемёт», — сказал генерал, а я подумал, откуда бы я его взял, если бы только не сам генерал дал мне его.

С Марсиалем мы однажды проговорили часов шесть, в основном о вещах, не таких уж важных, прозаичных, возможно, грубоватых, но потому и особенно ценных, из которых и складывается жизнь. Как правило, только с людьми, которые тебе очень нравятся, говорят об обычном и интимном. Не знаю, почему я ему понравился. Если я и хвастаюсь этим, то только потому, что занять такое место в душе таких людей — это самое ценное, что было в моей жизни.