Мои южные ночи

Эти события наслаивались, зеркалили друг друга, складывались в красочный маскарадный танец, в сутолоке которого мелькали маски – прекрасные и жуткие, одухотворенные человеческие лица и оскаленные звериные морды. Я не могла придержать их, остановить одно мгновение и сконцентрироваться на нем. Но теперь, когда вся жизнь Ибрагима промелькнула перед моими глазами, когда я увидела его изнутри, смогла понять его помыслы и чувства, я вдруг осознала, как же чист и светел душой был этот человек. И мне вспомнилось, как тогда, много лет назад, я проснулась в поезде. За окном уже брезжило утро, в вагоне пахло свежим чаем, и колеса весело отстукивали ритм нового дня. Моего попутчика рядом уже не было, и вся наша встреча казалась мне теперь зыбкой, расползавшейся в памяти. Непонятно было, что из этого происходило на самом деле, а что привиделось мне во сне. Но настроение у меня почему-то было светлое, будто бы я только что умылась свежей колодезной водой, сбросив с себя морок, окутывавший меня слишком долго. Окружающий мир вдруг показался мне чистым и ясным, и я едва не рассмеялась от облегчения – так хорошо, так просто мне вдруг стало. Я уже знала теперь, что с моей модельной карьерой покончено. Что я вернусь в Москву, и поступлю учиться, и заниматься стану непременно востоковедением. А еще буду продолжать писать – и не стану больше стесняться этого своего увлечения, наоборот, буду гордиться своим даром и стараться его развить. Только одно омрачало мою радость – то, что попутчика моего уже не было рядом. И мучила какая-то смутная мысль, даже не мысль, ощущение – что в эту ночь я, возможно, упустила что-то главное, что-то очень значительное. Впрочем, во мне, семнадцатилетней, было еще слишком много наивности и жажды жизни, и я затолкала это ноющее чувство поглубже, чтобы оно не отравляло мне радости принятого решения.

А затем бешеный вихрь отступил, замер во времени. Я ощутила все тот же сладкий запах роз и цветущих лип, услышала ветер, запутавшийся в верхушках платанов. Воздух сгустился и стал вязким, как обычно бывает перед грозой. Затем я увидела перед собой тяжелую массивную дверь, приоткрыла ее, и навстречу мне попался молодой мулла – тот, которого я уже видела сегодня, красавец, мистер вселенная, словно сошедший с глянцевой журнальной картинки.

– Тебя наверху ждет прихожанка, – сказал он мне. – Дад, ец ц1а г1аский г1ам ду хьо волч деан, хьо ху лилуш ву хьа еан юкъ. («Там какая-то русская ведьма пришла на тебя посмотреть», – мысленно перевела я на русский.)

И Ибрагим, в теле которого я все еще находилась, перебил дерзкого мальчишку:

– Не нужно так говорить. Все мы люди, какой бы национальности ни были, какую бы веру ни исповедовали. И каждый приходит сюда со своей болью. Если же ты не уважаешь людей, считаешь себя лучше их, значит, нечего тебе здесь делать.

И мулла опустил глаза, пристыженный:

– Дад, ас и къи сайгар долитар дац хьун, сун Къинт1еравала, – пробормотал он. (Прости, отец, больше не повторится.)

Этого парня я уже видела в открывшихся мне видениях о жизни Ибрагима. И узнала в нем того самого уличного воришку, который однажды пытался обокрасть Ибрагима, а потом стал ему приемным сыном. Вместе с ним, уже подростком, обещающим вырасти сильным красивым парнем, Ибрагим когда-то и вернулся в свой родной город. Теперь же он был уже молодым муллой, во всем помогавшим своему названому отцу.

Итак, попросив приемного сына позвать прихожанку, Ибрагим поднялся на второй этаж, и тут к нему сразу же бросилась маленькая темноглазая женщина – Фатьма. И я поняла, что появление ее вызвало у Ибрагима в душе некую досаду. Он ведь не раз уже говорил ей, что все ее страдания от одиночества, что нужно ей выйти замуж, обрести семью, детей – и успокоиться. Однако же женщина все не унималась, продолжала находить каких-то, по ее словам, одержимых бесами несчастных, под любым предлогом ходить к нему и смотреть измученными влюбленными глазами. Посетовав про себя на то, что никак не получается у него вернуть несчастную Фатьму в реальный мир, Ибрагим прошел дальше по лестнице, толкнул дверь кабинета. В лицо ему ударил проникший в форточку предгрозовой ветер, глаза на миг ослепил хлынувший в окно свет, и он вдруг увидел… Увидел девушку, которую некогда, почти двадцать лет назад, поцеловал в поезде. Девушку, которая много лет потом приходила к нему в снах, томила, беспокоила. Та, о чьей судьбе он думал, та, для которой желал лучшей доли. Та, встреча с которой заставляла его снова и снова метаться в бесплодных сожалениях о несделанном, несбывшемся. Это была я.