Мои южные ночи

И в эту самую секунду из дома выскочил человек в простых голубых джинсах и белой майке, сжимая в руках ружье. Должно быть, хозяин дома, услышав с улицы эти жуткие звуки, решил, что к нему во двор ворвались бандиты. Резко затормозив, он с изумлением уставился на нас, будто бы не веря своим глазам, и медленно опустил оружие.

Нужно было, конечно, объясниться, назваться, как-то растолковать ошалевшему от такой картины капитану Виноградову, кто я такая. Но мы с Буней все никак не могли оторваться друг от друга после долгой разлуки. Наконец мне все же удалось унять мою соскучившуюся девочку, я, смущенно отряхиваясь, поднялась с земли и шагнула к хозяину дома.

– Я… я никогда ее такой не видел, – пробормотал он, переводя ошеломленный взгляд с меня на собаку.

Буня пританцовывала рядом, терлась об меня, норовила лизнуть куда дотянется.

– Кто вы?

– Извините, – протягивая ему руку, начала я. – Простите ради бога. Вы, наверное, считаете, что к вам какая-то юродивая забрела. Но я сейчас все расскажу.

Константин слушал меня молча. По его лицу – простому неброскому лицу сильного и много повидавшего человека – было почти непонятно, какие эмоции вызывает у него моя история. Лишь изредка я замечала, как тяжелеет его подбородок, как начинают играть на скулах желваки, как сходятся над переносицей пшеничные брови.

Наконец, дослушав меня, он коротко кивнул и сказал:

– Пойдемте, присядете с дороги. В ногах правды нет.

Мы с капитаном расположились во дворе за грубо сколоченным столом. Он вынес из дома нехитрую снедь: лепешки, вяленое мясо, овощи. Я же, внезапно ослабев от эмоций, бессильно опустилась на лавку и теперь могла только негромко отвечать на вопросы. Впрочем, увидев, как капитан напряженно хмурится и склоняется ко мне, я сразу же вспомнила о его ранении и стала говорить громче.

– Значит, это Федюня дал вам мой адрес? – спросил капитан Виноградов.

Он почему-то сразу понравился мне, хотя вид имел хмурый и нелюдимый. Высокий, крепкий, коренастый, со светлыми, с россыпью ранней седины волосами и простым, спокойным лицом. По всему: по взгляду его, по повадкам, по тому, как смотрела на него моя Буня, – видно было, что он искренне привязался к моей собаке, и, наверное, поэтому я сразу прониклась к нему симпатией. А может, почувствовала в нем родственную душу. Отчего-то, несмотря на то, что я видела его впервые, мне казалось, что этот глуховатый капитан близок мне и понятен, как никто другой. Я словно бы всей кожей чувствовала его одиночество, замкнутость, силу – и в то же время некую тщательно скрытую глубинную доброту и правду. Ведь только человек, обладающий такими качествами, мог взять к себе увечную собаку, выходить ее, отогреть. Не зря Федюня говорил мне, что я чужая в том мире, где мне приходится жить. В той московской круговерти мне давно уже было неуютно. А трагедия, случившаяся с моими коллегами, заставила меня задуматься о том, что же для меня на самом деле важно. И почему, зная это, самое важное, я трачу свою жизнь – быстротечную, способную оборваться в любой момент – на что-то пустое, суетное, мелкое. Здесь же, во дворе этого простого дома, в тени раскидистой чинары, рядом с этим замкнутым немногословным человеком, я отчего-то сразу почувствовала себя на месте. Как будто бы скитания мои наконец подошли к концу и я нашла то, что так долго искала.

Буня, обезумевшая от счастья, вилась у моих ног, что выглядело, конечно, забавно теперь, когда она была уже взрослой, крупной и сильной собакой. Я обратила внимание, что задняя лапа ее, которая, по словам Федюни, утратила двигательные функции, с виду выглядела здоровой. И девочка моя лишь чуть припадала на нее при ходьбе.

– Да, это он меня к вам направил. Еще зимой. Но я все никак не могла до вас добраться. Пришлось выбивать по работе направление в ваши края.

Он непонимающе посмотрел на меня, и я пояснила:

– Я военный корреспондент. Работаю на телеканале армейской тематики. Теперь вот по заданию редакции прибыла в Сунжегорск и, наверное, поживу тут некоторое время.

– Значит, мы с вами в каком-то смысле коллеги, – кивнул Виноградов.

– Да, – улыбнулась я.

И он тоже скупо улыбнулся мне в ответ. Удивительно было, как преобразила его лицо эта неяркая, осторожная улыбка. У уголков глаз залегли озорные лучики, черты будто осветились изнутри мягким теплым светом. И бывалый капитан стал похож на мальчишку, сорванца, мечтателя и фантазера. Мне захотелось протянуть руку и прикоснуться к его коротко остриженным волосам, но я, конечно же, этого не сделала.

– Константин… – начала я.

И он поправила меня:

– Просто Костя.

– Костя, скажите, а как у Буни с лапой? Федюня говорил мне, что после ранения она осталась хромой.

– Да, Найда… – заговорил он и тут же поправился: – То есть Буня…

И собака моя вскинула голову, посмотрела на него этаким озорным взглядом, будто говоря: «Ага, ты теперь знаешь мое настоящее имя? Что ж, я позволю тебе звать меня так. Ты – человек стоящий».