Мой любимый шотландец

Из несчастной невесты жена превратилась в очаровательную, полную энтузиазма спутницу как в спальне, так и за ее пределами, и это нервировало Люциана. За удовольствие приходилось платить дорого. Желание угодить ей заставляло его действовать, чего бы она ни попросила, – к примеру, как в случае с этим сукиным сыном Ратлендом. Разумеется, она вынюхала, что для мужа важнее всего, и вцепилась как клещ. Люциан обещал попытаться, потому что обещать ей меньшее казалось невозможным. Но и это еще не все. Она требовала гораздо большего – рассказывать о себе, причем требовала не напрямую: он заметил, какой восприимчивой к ласкам она становится после откровенности, и старался изо всех сил. Говорить о себе было неприятно и затруднительно, словно управлять старым, заржавевшим механизмом; иногда вентиль срывало, и он не мог остановиться. Хэрриет вытягивала из него тайны прошлого одну за другой.

Вчера ночью она спросила, на самом ли деле он купил первую собственность на средства, вырученные от продажи антикварной лавки на Лестер-сквер. «Частично», – ответил он, поглаживая Хэрриет по бедру и тщетно пытаясь ее отвлечь. Пришлось сознаться в краже ценностей из шикарных особняков и в участии в платных боксерских поединках в восточном Лондоне.

После таких откровений она, как ни странно, не удрала сломя голову, поэтому он рассказал ей и про Ренвика, не выносившего шума художника, которого она встретила в галерее в день их знакомства.

– Он пришел в лавку Грэма за каким-то старым сундуком, – сказал Люциан, – и, проходя мимо, заметил, что стол времен Людовика XIV – подделка. Так вот, Грэм, который отлично разбирался в антиквариате, долго переживал, что собственный острый глаз его подвел.

Люциан, глядя на Ренвика, заметил другое: впалые щеки и потертые ботинки, вывернутую наизнанку рубашку, которая все равно была грязной. Так выглядит человек, который не прочь зашибить монету.

– Я последовал за Ренвиком и сделал ему предложение. Если он смог так легко распознать подделку, то мог знать, как создавать такие «шедевры».

Во время переговоров он сообразил, в чем проблема Ренвика: тот понятия не имел, как надо разговаривать с другими людьми, был прямолинеен до грубости и крайне нетерпелив в делах. Его выгнали из лучшей художественный школы во Флоренции, несмотря на выдающийся талант.

– Мне его грубость не мешала, потому что насчет фактов он всегда прав. Даже деньги его не особо заботят; ему просто нравится создавать великолепные подделки и заставлять невежественных придурков за них платить.

Как художник, Хэтти этого не одобрила, но потом снова прижалась к мужу и уснула, положив свою милую головку ему на плечо. Похоже, секс туманит ей разум не меньше, чем ему. После секса он размякает и начинает болтать. Признаться себе, что влюблен в Хэрриет до безумия, значило открыть ящик Пандоры. Люциану пришлось бы отвечать за свое опрометчивое обещание насчет Ратленда, хотя оно и было довольно расплывчатым. К тому же он всегда терял всех, кого любил.

В эту ночь жена свернулась калачиком с ним рядом и играла с серебристыми шрамами, змеившимися у него на животе. Она водила по ним пальцем, целовала, пощипывала. «Они от упряжи, верно, – спросила она еще давно, – от вагонеток?» Люциан подтвердил и объяснил, что теперь вагонетки таскают пони, а не дети. Он не стал рассказывать, что натирал жуткие мозоли, что те ужасно болели перед тем, как лопнуть, что упряжь врезалось в тело и к концу смены рубашка пропитывалась кровью насквозь, снова и снова, пока нежная мальчишеская кожа не загрубела настолько, чтобы выдерживать нагрузку. Судя по всему, она и так это знала. Хэтти уделяла его шрамам особое внимание, словно он был ребенком со сбитой коленкой – поцелуешь, и все заживет. Люциану это не особенно нравилось.

Хэрриет провела мягким язычком вниз от пупка, и нервы Люциана натянулись. Ладно, отчасти это было приятно.

– Сделаешь так еще раз – мигом очутишься на спине, – прошептал он.

Снова движение язычком. Наглая девчонка!

– Когда ты целуешь меня, – услышал Люциан, – внизу, между ног…

Он поднял голову.

– Да?

Взгляд ее затуманился от любовного озорства.

– Мужчине это тоже нравится?

– Разве не очевидно?

Она перевернулась на бок и подперла подбородок ладонью.

– Я имею в виду, когда так делают с ним.

Голову Люциана заполнил белый шум.

– Это считается извращением, – наконец сказал он.

– А тебе бы понравилось?

– Да, только таких ласк не просят у жены, – нехотя добавил он.

Она положила руку ему на бедро.

– Если бы так захотела жена, – прошептала Хэрриет, – то муж не подумал бы о ней плохо?

Во рту Люциана пересохло. Пауза тянулась так долго, что нетерпение на лице Хэтти стало гаснуть.

– Нет, – ответил он. – Муж купил бы ей замок.

Брови ее взлетели.

– Замок?!

– Или все, что она пожелает.

Хэтти встала на колени и склонилась над ним, мазнув распущенными волосами по его чувствительным местам. Пальцы Люциана впились в матрас.

Хэрриет помедлила.

– Люциан, – сладким голоском окликнула она.

– Да? – Член налился такой тяжестью, что стало больно.

– Почему бы тебе не поднять руки над головой?