Мой любимый шотландец

Он по-прежнему не обращал на нее внимания, и Хэтти пришлось придвинуться ближе.

– Ядом в супе.

Наконец ей удалось его пронять – он повернулся лицом.

– Поосторожней, любимая, – предупредил Люциан. – Иначе придется делить со мной, подонком, каждую трапезу и пробовать еду первой.

– Любимая?! – потрясенно воскликнула Хэтти. – Разве вам известно, что такое любовь?! Можно подумать, я смогла бы вас полюбить – да кому вы вообще нужны! Лишь полное ничтожество способно рыскать в поисках слуг по тюрьмам, а приличную жену заполучить посредством подлого обмана! Жалкий выскочка, из-за брака с которым я лишилась всего! Надеюсь, за свои подвиги вы предстанете перед судом, и меньшее, что могу пообещать, – я не полюблю вас никогда-никогда!

Она выпалила свою тираду, и в вагоне повисла мертвая тишина. Хэтти часто дышала, на сердце у нее было мучительно гадко.

– Закончили? – осведомился Люциан, окинув ее безжизненным взглядом.

– Да, – прошептала она. Лежащие на коленях руки дрожали. Жестокие слова вырвались у девушки так складно, точно долгое время хранились наготове – копились, выстраивались в аккуратную очередь и ждали своего момента. Подобное поведение было ей совершенно несвойственно.

Люциан поднялся. В плечах его чувствовалось напряжение – выходя в соседний вагон, он с хрустом потянулся. Хэтти нервно поглядывала на дверь – яростный прилив энергии спадал медленно. Любой другой муж поднял бы крик или отвесил ей пощечину. Она рискнула, потому что хотела ранить его огнем тысячи солнц за то, как он ранил ее. Увы, ей даже не удалось его задеть: похоже, на любовь он и не рассчитывал.

Хэтти сняла перчатку. Обручальное кольцо тускло блестело, притворяясь неодушевленным предметом, и все же она чувствовала его живую насмешку. Палец онемел. Она тщетно попыталась снять украшение, но руки распухли от тяжелого саквояжа и пыла ссоры. Хэтти яростно дернула, однако лишь повредила сустав – кольцо осталось на месте. Оно словно душило девушку. Так символ любви превратился в ее алую букву…

За окном проплывали закопченные кирпичные стены трущоб – покосившиеся домишки льнули друг к другу, словно гнилые зубы или могильные плиты. На голом заднем дворе женщина била висевшие на веревке половики, детишки в лохмотьях гоняли по грязи мяч. Вот же напасть, думала Хэтти. Рельсы бежали вдаль, оставляя мили между нею и лондонской жизнью, и вдруг с новой силой вспыхнули воспоминания о недавних событиях: Закари, чрезмерно заботливая мать, совавшая нос в любые бытовые мелочи, отец, позволивший ей учиться в Оксфорде, потому что в семейном предприятии толку от нее нет. Компаньонки и личные охранники, следившие за каждым ее шагом. Катриона, мирившаяся с ее глупостью, Люси, прервавшая свои каникулы… Аннабель, угодившая из-за нее в тюрьму… Кожа Хэтти зудела, словно стала ей мала. Удушение заботой. Раньше Хэтти видела в ней доказательство любви, но теперь осознала, что это лишь следствие того, что ее считали прелестной, глупой и, вероятно, слабой. И ей надоело. Она – вовсе не безмозглая девица и не хрупкая безделушка! Вот почему девушкам запрещено испытывать гнев – в нем есть безрассудная надежда и сила. Зачем обращать свою ненависть на ту безвольную особу, которой она была еще утром? Нет, она направит драгоценный гнев вовне, а смотреть станет только вперед. Как говорится, рыжеволосые женщины – настоящие ведьмы. Прелестница умерла, да здравствует ведьма!

* * *

Хэрриет игнорировала мужа все девять часов пути до Эдинбурга. Когда он вернулся в вагон проверить, все ли с ней в порядке, она лежала на диване, читая книгу и лакомясь тянучками из банки. Хэтти и взглядом его не удостоила, так что он удалился и засел за свою корреспонденцию. В полдень Люциан зашел пригласить ее к обеду, но обнаружил, что жена наслаждается захваченными из дома кексами. Она взирала на него молча, с вежливым презрением, пока он не ушел. Люциан поглощал еду, не чувствуя вкуса. Ему стало тяжело дышать, и тугой галстук был вовсе ни при чем. Жена его ненавидит. Хуже того, не испытывает к нему уважения – ни одна женщина не проявит супружеской привязанности к мужчине, которого не уважает. По идее, следовало отмахнуться от ее гнева, сочтя его женским капризом, как советовал справочник по этикету, поскольку ни один мужчина в здравом уме не позволил бы ей путешествовать в одиночку. Если так хочет ехать в свою чертову Францию, он отвезет ее в Париж, Лион, Марсель – куда пожелает, как только уладит дела в Драммуире. До тех пор на ее выкрутасы не стоит обращать внимания. Вместо этого Люциан смотрел на пустое сиденье, безрадостно жуя и глотая еду, и остро ощущал все ушибы и синяки, полученные прошлой ночью. Похоже, зря он надеялся, что их совместные трапезы будут столь же приятными, как ланч в Шордиче. Да что с ним такое?

Он оттолкнул тарелку с едой и взялся за статью, в которой подробно описывались возможные последствия реформы подоходного налогообложения и различные экономические сценарии. Слова на странице доходили до него с трудом.