Мой мальчик

Глава 29

Недели три-четыре ничего не происходило – дольше это продолжаться не могло, хотя позже, когда Маркус вспоминал это время, ему казалось, что прошли месяцы, годы. Он виделся с Уиллом, с Элли (и Зои) в школе; Уилл купил ему новые очки и повел в парикмахерскую постричься; благодаря Уиллу он узнал несколько новых певцов, которые ему понравились, даже не будучи Джони Митчелл и Бобом Марли, из тех, которых знала и не презирала Элли. Казалось, он начал меняться, внешне и внутренне, но тут мама снова принялась плакать.

Как и прежде, для этого, казалось, не было причин. И, как и прежде, это началось постепенно: со всхлипа-другого после обеда, ее плаксивость однажды вечером переросла в долгий приступ пугающих рыданий, с которыми Маркус ничего не мог поделать, сколько бы вопросов ни задавал и как бы ни обнимал ее. И в конце концов она опять начала плакать за завтраком – тогда он понял, что это серьезно и у них неприятности.

Но кое-что в этот раз было по-другому. Когда она впервые заплакала за завтраком, сто лет назад, он был один; теперь же его окружало много людей. У него был Уилл, у него была Элли, был… Ну, по крайней мере, у него было двое людей, двое друзей, и, по сравнению с прошлым, это, несомненно, определенный прогресс. Он мог просто подойти к любому из них и сказать: «Мама опять принялась за старое», и они бы поняли, что он имеет в виду, и смогли бы сказать что-нибудь по существу.

– Мама опять принялась за старое, – сказал он Уиллу после того, как она заплакала за завтраком второй раз. (В первый день он промолчал, надеясь, что это может оказаться всего лишь временной депрессией, но, когда она заплакала и на следующий день, он понял, что надежды его необоснованны.)

– За что?

На мгновение Маркус был разочарован, но, вообще-то, он не дал Уиллу никакого контекста. Она могла приняться за любое, что при ближайшем рассмотрении выглядит странным: предсказуемой его маму назвать было явно нельзя. Может, она опять начала нудить насчет того, что Маркус ходит к Уиллу домой, или пристала к нему, чтобы он опять занялся музыкой, или завела ухажера, и тот резко не понравился Маркусу (Маркус рассказал Уиллу о нескольких необычных мужчинах, с которыми мама встречалась после того, как рассталась с папой). Почему-то было даже интересно размышлять обо всем, что могло скрываться за фразой «она опять принялась за старое». Ему казалось, что таким образом мама представляется интересной и сложной личностью, каковой она, безусловно, и была.

– Она опять плачет.

– А-а… – Они сидели у Уилла на кухне и жарили на гриле лепешки; по четвергам это стало традицией. – Ты за нее волнуешься?

– Конечно. Она опять такая же, как тогда. Даже хуже.

Это было неправдой. Ничего не могло быть хуже, чем тогда, потому что в тот раз это длилось целую вечность и закончилось «Днем дохлой утки»; но он сгустил краски, чтобы Уилл точно понял, как все серьезно.

– И что ты собираешься делать?

Маркус и не подумал о том, что ему придется что-то делать, – во-первых, потому, что в прошлый раз он ничего не делал (но тогда все закончилось не очень здорово, так что, может быть, предыдущий опыт не стоит брать за образец), а во-вторых, он рассчитывал, что Уилл возьмет это на себя. Вот чего он хотел. Вот для чего и нужны друзья, думал он. «Что я собираюсь делать. Что ты собираешься делать?»

– Что я собираюсь делать?

Уилл засмеялся, но потом вспомнил, что предмет их разговора, кажется, совсем не смешной.

– Маркус, я ничего не могу поделать.

– Ты можешь поговорить с ней.

– С чего ей меня слушать? Кто я такой? Никто.

– Ты не никто. Ты…

– То, что ты заходишь ко мне на чашку чаю после школы, не означает, что я смогу отговорить твою маму от… не означает, что я смогу ее приободрить. Я даже уверен, что не смогу.

– А я думал, мы друзья.

– О черт! Прости, пожалуйста. – Пытаясь снять лепешку, Уилл обжегся. – Ты так думаешь? Друзья? – Казалось, он находит смешным и это; в любом случае он улыбался.

– Да. А кто мы, по-твоему?

– Ну, определение «друзья» меня устраивает.

– Почему ты улыбаешься?

– Но это как-то смешно. Ты и я?

– Наверное. – Маркус немного подумал об этом. – А почему?

– Потому что я намного выше тебя.

– А, понятно.

– Шутка.

– Ха-ха.

Уилл разрешил Маркусу намазать лепешки маслом, потому что ему так нравилось это делать. Это гораздо лучше, чем намазывать маслом тост, потому что, если масло слишком холодное и твердое, ты неизбежно сдерешь коричневую корочку, ради которой и делают тосты, а он это ненавидел. С лепешками проблем не было: кладешь сверху кусочек масла, ждешь пару секунд, а потом просто размазываешь его, пока оно не начнет исчезать в дырочках. Это одна из немногих вещей в жизни, которые удаются всегда.

– Сверху что-нибудь положишь?

– Ага. – Он взял мед, засунул в банку нож и начал его крутить.

– Слушай, – сказал Уилл. – Это верно. Мы друзья. Поэтому-то я и не могу никак помочь тебе с мамой.

– И почему это?

– Я сказал, что пошутил о том, что намного выше тебя, но, может, это и не шутка. Может, с этой позиции и надо смотреть. Я твой приятель, который на голову выше тебя, вот и все.