Мой Милош

Поэзия относится к тому, что называют высокой культурой, но связи между высокой и массовой культурой сложны и не сводятся к противостоянию. В ХХ веке такое явление, как музыка Боба Дилана, принадлежит и к той культуре, и к другой. Поэтому на маневры польских литераторов между Западом и Востоком надо посмотреть внимательно. История Польши и польской литературы, как известно, исключительно трагична и запутана. Достаточно подумать о борьбе с этими традициями в драмах Выспянского. Прошлое – это романтическая Польша-мученица, Христос народов, но и то, что можно было бы назвать историей энергии. А значит, польская эпоха Просвещения, когда на умы еще не было наложено клеймо неволи. Затем великий порыв романтической поэзии и огромные труды интеллигенции в конце XIX века, когда задачей было сохранить связь с мировой мыслью вопреки тенденции загонять самих себя в навязчивую идею борьбы за независимость. Так или иначе, а это образ Польши, к которому потомки должны были относиться с почитанием и благоговением.

И вот является великий иконоборец Витольд Гомбрович и провозглашает бунт против Польши-богини. Он считает себя мессией, избавляющим Польшу от польского духа. Этот великий пересмешник поначалу встретил признание лишь в элитарных кругах, но постепенно насмешки над самими собой стали общераспространенными и превратились в своего рода шаблон. Любые идеи, распространяясь и популяризируясь, приобретают черты карикатуры. Что-то подобное произошло и с пересмешнической идеей Гомбровича. Поэтому сегодня можно говорить о ее массовом бытовании. Оценивая это издевательство над своей страной и ее историей в столкновении с глобализацией, то есть сглаживанием различий между народами, я сказал бы, что это склонность болезненная. Лекарством тут может оказаться подлинная мысль Гомбровича, отличающаяся от искаженной. Сутью творчества этого писателя была борьба с натиском Запада, понимаемого как необъятное богатство европейской цивилизации. Он задавал себе вопрос, как он, поляк, может устоять перед этим нашествием замечательных умов и талантов. Он, «латинизированный славянин», всё культурное прошлое которого было перевариванием мотивов, приходящих с Запада. Но западная цивилизация была старой, и он противопоставлял ей нашу «младшесть», нашу незрелость, именно в ней усматривая бóльшую свежесть и гибкость, освобождающую от господства всё новых условностей и форм. Гомбрович признавался, что он – шляхтич-сармат, но в то же время был одержим идеей философской недообразованности польских литераторов. В своей критике западных интеллектуальных мод он всегда бил без промаха, попадая в самые чувствительные точки. Он схватывался с экзистенциализмом, структурализмом и французским le nouveau roman, говоря: «Чем умнее, тем глупее». Иначе говоря, он обвинял эти западные течения в недостатке здравого разума и ощущения действительности. Он был за то, чтобы поляк выработал себе независимую позицию, суверенную по отношению к западному престижу, на который работали века.

Мне кажется, что такой Гомбрович – писатель, исключительно злободневный в настоящий момент европейской интеграции. Ибо он не представляет ни погружения в собственную партикулярность, ни растворения в однообразной культуре масс-медиа. В своих схватках с Польшей он позволяет вспомнить о Выспянском и его «Освобождении». Я говорю это с некоторым удивлением, так как нас соединила наша судьба эмигрантов и – как раз – некоторая двусмысленность по отношению к своей национальной принадлежности. Однако, как случается, в весьма помутненные периоды истории лишь постепенно выявляется общественная пригодность чисто индивидуальных актов сопротивления коллективным навыкам. Особая роль тут выпала двум писателям-эмигрантам, которых издавал и пропагандировал редактор парижской «Культуры» Ежи Гедройц.

2002

Бездомность правды Спор о Герлинге-Грудзинском

Одиночество Густава Герлинга-Грудзинского в Италии – предмет двух статей и интервью авторства итальянцев: Роберто Сальвадори, Мауро Мартини и Марчелло Флореса («Газета свёнтечна», 22—23 июня 2002)

Герлинг-Грудзинский, до войны молодой полонист с левыми склонностями и начинающий литературный критик, после 1939 года оказался в советском лагере, где открыл суть системы. Освобожденный по амнистии 1941 года, он вышел из лагеря, ощущая обязательства перед русскими друзьями, которые там остались.

Лагерный опыт ознаменовал всю его жизнь. Выполняя обязательства, он написал книгу «Иной мир», которая обеспечивает ему прочное место в польской и всемирной литературе. Много лет он жил в Италии и был человеком, который знает, в то время как литературной круги этой страны не нуждались в его знании и окружали его длительным заговором молчания.