Мой Милош

Выражение «аристократическое презрение», может быть, не совсем точно. Я всё это знаю на собственном опыте. Мой «Порабощенный ум» был, собственно, понятен только марксистам разных толков, и меня вовсе не интересовало мнение «Фигаро» или других изданий, втянутых в холодную войну. Так и в Америке я не искал бы помощи у правого крыла республиканцев.

Как я уже сказал, компанейские нравы литературных кругов сложнее, чем простая зависимость от центров власти. Если бы я сегодня писал о сталинской Польше, то уделил бы больше внимания литературным кофейням и особому роду порабощения – коллегами, игрой амбиций и снобизмов. Поэтому я считаю, что Герлинг не преувеличивает, рассказывая о незримой стене, которая его окружала. Вдобавок влияние коммунистов сразу после войны было сильнее, чем думает Сальвадори. «Культура», основанная в Риме Ежи Гедройцем и Густавом Герлингом-Грудзинским, должна была в 1947 году переехать во Францию из опасения, что в Италии коммунисты не допустят ее деятельности. Во Франции она тоже была изолирована, но ее, по крайней мере, опекали некоторые высокие чиновники министерства иностранных дел.

В статье Сальвадори я нашел интересные сведения о судьбе книги бывшего узника Освенцима Примо Леви «Человек ли это?». Изданная первоначально малым тиражом в 1947 году, она только через 20 лет обрела надлежащую известность, в чем можно усмотреть аналогию с «Иным миром»: от определенного рода знания Италия долго защищалась. Nota bene напомню, что сразу после войны Америка в известия о концлагерях и газовых камерах совершенно не верила, считая это антинемецкой пропагандой, и тем более немыслимым было принять правду о советских лагерях и о Катыни.

Связывал меня с Герлингом некоторый итальянский опыт. Очень странный, независимый человек по фамилии Сильва тратил огромные деньги на собственное издательство, руководствовавшееся не законами рынка, но исключительно тем, что нравится издателю. Происходило это в конце пятидесятых, его литературным советником, которому он неплохо платил, стал Александр Ват, и по его указаниям Сильва издал много польских книг, в том числе мою «Родную Европу». Сильва приглашал нас с Густавом и Ватом на, как это называл Герлинг, «гастрономические покосы». Правда, пожалуй, единственная рецензия на «Родную Европу» была напечатана в коммунистической газете «Паэзе сера» и заверяла, что автор – нацист: он же сам признаётся, что в 1940 году бежал из Советского Союза на немецкую сторону. Помню Сильву и его благотворительные капризы. В 1999 году он пришел на мой авторский вечер в Генуе, и я поблагодарил его от имени всех польских авторов, которых он издавал. Он был очень тронут.

Дискуссия о Герлинге полезна, потому что хотя бы в некоторой степени напоминает о расхождении между правдой и миром масс-медиа. Несомненно, что, если вникать в подробности жизни Герлинга в Италии, нам пришлось бы заняться его экзистенциальной ситуацией, которую создавал его брак с дочерью знаменитого философа Бенедетто Кроче, а также теми факторами, в силу которых табу с его имени было постепенно снято.

К сожалению, не свидетельство, содержащееся в «Ином мире», а только «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына принёс принципиальную перемену в настроениях западноевропейской интеллигенции. И даже когда уже после этого перелома издательство «Эйнауди» предложило Герлингу написать предисловие к «Колымским рассказам» Шаламова, предисловие было отвергнуто, потому что, как справедливо подозревает Марчелло Флорес, Герлинг вспоминал в нем о том, как недооценили его собственное свидетельство.

Образ любого писателя в масс-медиа неизбежно подвергается той или иной деформации просто вследствие их техники. И если это образ человека, проникнутого горечью, сгорбленного под тяжестью своего знания об истории ХХ века, это не приносит популярности его книгам. Густав Герлинг-Грудзинский принадлежал к тем авторам, которые вынуждены как-то справиться со знанием, недоступным другим. Одним из таких авторов был Джордж Оруэлл, которого один за другим отвергали разные лондонские издатели; таким же был Юзеф Чапский, автор книги о России «На бесчеловечной земле», неустанно думавший о своих товарищах, убитых в Катыни; таким был и Примо Леви со своим освенцимским опытом. Суждения Густава Герлинга-Грудзинского о том, что окружало его в Италии, а позднее – в посткоммунистической Польше, нередко бывали несправедливы. Но разве исполненного обещания, данного солагерникам, недостаточно для одной жизни писателя? Так не будем мелочны.

2002

Горькое стихотворение

Ни одного столь горького и жестокого стихотворения не было написано в Польше. Я нашел его в «Антологии польской поэзии в изгнании» под редакцией Богдана Чайковского, выпущеннной в 2002 году издательством «Чительник» и Польским издательским фондом в Канаде. Книга эта прошла незамеченной, вероятно, по причине слишком капризного отбора и отсутствия указателей.