Невероятные совпадения в мотивировках этих групп и тех, что мы находим в «Бесах», – как и значительные различия, вызванные прежде всего участием средств массовой информации, – пока, кажется, не соблазнили ни одного романиста, и это, возможно, доказывает, что роман перестал отзываться на события из области общественной жизни, погружаясь в крайнюю субъективность. Достоевский писал «Бесы» по горячим следам, когда еще шел процесс группы Нечаева. Но есть и другое объяснение этого отсутствия интереса литературы к событиям, что ни говори, значительным. Достоевский думал о будущем России и о той опасности, которая ей угрожает, он мыслил как защитник порядка – скажем, как хороший прокурор. Его роман, едва появившись, возмутил прогрессивную интеллигенцию как пасквиль на революционное движение. Симпатии просвещенного общественного мнения были обращены к молодым бунтовщикам всяческого покроя, которых осенял ореол героизма и мученичества и процессы которых превращались в процессы против существующего строя. Романист, который сегодня взял бы своей темой злорадный анализ мышления и поведения какой-нибудь террористической группы, встретился бы с упреком, что он сторонник существующего строя, а это среди людей определенного интеллектуального уровня считается смертным грехом. Не забудем, что философские сочинения Жана-Поля Сартра, Герберта Маркузе и других дали обоснования террористической деятельности – как в государственных масштабах (например геноцида, проводившегося в Камбодже воспитанниками Сорбонны), так и целой сети подпольных организаций. Если так много мыслящих людей явно или скрыто симпатизирует террористу, трудно ожидать, чтобы они создали его образ – многосторонний, но негативный, – как это сделал Достоевский в «Бесах». Да и в свое время Достоевскому пришлось проломить каноны, обязательные для интеллигенции. Напрасно искали бы мы подобного восприятия под пером писателей типа Чернышевского. Следовательно, приходится отойти от общепринятого мнения, согласно которому гений вселился в Достоевского вопреки его реакционным взглядам. Верным оказывается скорее противоположное суждение: он был великим писателем, потому что обладал чем-то вроде ясновидения, а этим даром был обязан своей реакционности.
Цитированный мною выше Николай Бердяев отметил у Достоевского понимание процессов, затрагивающих нечто более глубокое, нежели социальные отношения и политика. «Достоевский был большой мастер в обнаружении онтологических последствий лживых идей, когда они целиком овладевают человеком, – говорит он. – Достоевский предвидел, что революция в России будет безрадостной, жуткой и мрачной, что не будет в ней возрождения народного. Он знал, что немалую роль в ней будет играть Федька-каторжник и что победит в ней шигалевщина». Ясно, что сегодня мы не можем не задаваться вопросом, нет ли в диагнозе Достоевского, поставленном в страхе за Россию, предсказаний, касающихся и Запада. Нетрудно принять посылку – к которой, кстати, склоняет эволюционная теория, преподаваемая в школах и университетах, – что существуют закономерности исторического развития и что сходство установок русской интеллигенции XX века и сегодняшней западной интеллигенции принадлежит именно к таким закономерностям, принося результаты там в виде падения царизма, здесь – приближая падение строя, основанного на свободных выборах. В высказываниях героев Достоевского не было места для демократии. Раскольников верил в диктаторское правление великих людей, теоретиком революционной группы в «Бесах» становится логичный в своей защите всеобщего рабства Шигалев, а могучий философский ум, Иван Карамазов, избирает Великого Инквизитора опекуном людей, которые не заслуживают ничего лучшего, ибо они всего лишь непослушные дета и, предоставленные себе самим, не смогли бы собой управлять. По существу, la volonté générale Руссо не входит в горизонты этих мечтателей.
В отвращении к демократии, отождествляемой с буржуазной заурядностью, они согласны с самим Достоевским, который ассоциирует в «Бесах» швейцарский кантон Ури с самоубийством Ставрогина, а Америку в «Преступлении и наказании» – с самоубийством Свидригайлова.