Мой муж — чудовище

 — Юфимия, — все равно голос дрожал от прорывающейся наружу злости, — тоже что-то украла из этого дома и сбежала? Я потребую, чтобы твою комнату обыскали! Дрянь!

Если бы Джеральдина набросилась на меня, я бы сдалась. Она была крепче, сильнее, выносливее, можно ли сравнивать крестьянскую девку и леди, пусть эта леди мыла полы и посуду и штопала собственные чулки. Но она стояла, по-прежнему глядя в пол, и сознавала прекрасно, что мои угрозы осуществятся. Она потеряет место в этом доме, но после того, как она подсыпала мне какую-то усыпляющую гадость, я не то что возражала бы — настаивала на том, чтобы лорд Вейтворт выкинул ее за ворота.

На комнатах, в которых постоянно не жили, ставили задвижки — всегда — со стороны коридора. Еще одна защита от тех, кто проникает в чужие дома, на этот раз через окна. Я захлопнула за собой дверь и быстро, пока Джеральдина не успела опомниться, пропихнула задвижку в пазы. Меня знобило, была ли причина в том, что я была после ванны, а крыло для прислуги отапливалось много хуже, чем господское, или в том, что я уже не только испытала за эти дни страх, отчаяние и вожделение, но еще и гнев. Мерзкое ощущение.

— Дрянь, — прошептала я, заворачиваясь в доху, и почти побежала по коридору. Мой муж непременно должен об этом узнать.

— Милорд ждет.

Я первый раз услышала его голос. Глухой и гулкий, он говорил как будто в пустое дупло.

— Что стоишь, глупая девка, беги в карету, живо!

Я сказала себе, что если позволю о чем-нибудь думать, то мысли парализуют меня на месте. Их слишком много, их не должно столько быть, ни один человек не в состоянии вынести этот ужас. Милорд, мой муж, ждет служанку в карете? Здесь все еще темно, Маркус стар, он перепутал нас или так и не понял, что я была в крыле для прислуги. И моя доха, быть может, он знал, что ее взяла эта мерзавка.

«Мой муж ее ждет?»

Пока Джеральдина не сообразила, что я заперла ее... Уже сообразила, я услышала сильный удар и понадеялась, что Маркус в самом деле глухой. Накинув на голову капюшон, который я ненавидела, почти потеряв возможность оглядываться по сторонам, я едва не на ощупь выбежала из дома и подбежала к карете, и кто-то — проклятый капюшон! — услужливо открыл мне дверь.

Я держала голову низко и видела только сапоги лорда Вейтворта. Я думала, что это его сапоги, ведь взглянуть ему в лицо значило себя тут же выдать. Карета тронулась, я отвернулась к окну, а когда мы проезжали в ворота, я увидела, как на крыльцо выскочил Маркус, размахивая руками, за ним — Джеральдина, она побежала за экипажем, споткнулась, упала, запутавшись в длинной юбке, и я лишь подумала мстительно — платья в пол, одежду истинных леди, надо уметь носить, двуличная дрянь.

Глава двадцать шестая

Карета стояла на полозьях. Мне доводилось ездить в такой лишь однажды, когда я была маленькой девочкой, и сейчас мне безумно хотелось откинуться на спинку сидения, сорвать с себя капюшон, забыть обо всем на свете и насладиться ровным бегом экипажа по снегу. Кем бы ни был каретный мастер, которого привел Филипп, свое дело он знал. А меня тянуло сбежать ненадолго. Перестать притворяться, вдохнуть полной грудью и попросить, чтобы Виктор — лорд Вейтворт, мой муж — просто взял меня за руку.

Лорд Вейтворт не заметил суматохи. Никто не попытался остановить нас, и я задумалась почему. Крики слуг ничего не значат? Кроме нас и того, кто открыл ворота, в усадьбе — во дворе — никого больше нет? Этого быть не могло.

Снегу наметало достаточно, и лошадям бежать было и легче, и сложнее одновременно. Подковы их не скользили по льду, но пробиваться по занесенному тракту непросто, и скорость наша была невеликая. Я все еще не поднимала головы, но была уверена — мой муж напряжен и взволнован. Это чувствовалось по тому, как сильно он стиснул руки. Единственное, что я видела — его крепко сжатые кулаки, так, что костяшки пальцев побелели.

Невозможно, подумала я, чтобы его так тревожило бегство с прислугой, переодетой в платье жены. Даже с замужней крестьянкой — кого удивишь, никто не сочтет это предосудительным. Джеральдине односельчанки многие позавидуют, а для господина такого рода развлечение в порядке вещей. Надоела жена или находится в тяжести или в отъезде, или больна, или сварлива. Я помнила реакцию мачехи, если вдруг из кабинета отца выскакивала потрепанная раскрасневшаяся горничная, поправляя одежду. Только невеселый смешок — мол, какая проблема. Блюли нас, молодых леди, нас могли ударить по рукам или надеть неприятные ночные рубашки, в которых ни повернуться, ни лечь поудобнее, но к чему это все? Чтобы потом, когда мы расстанемся с целомудрием, мы вот так же невесело хмыкали, глядя, как прислуга покидает комнаты наших мужей, пряча в карман дешевую безделушку?