Мой муж — чудовище

— Где охотничий домик? — прохныкала я, кусая губы и чуть не плача. Все было напрасно и глупо, но ничего нельзя повернуть вспять.

— Он далеко отсюда, миледи, вы не дойдете… ой, вы же босая! Джаспер…

Договорить он не успел. Издалека — нет, совсем рядом — донеслись крики и одиночные выстрелы, лошадиное ржание, лунной ночью все звуки казались такими близкими, я перепуганно вцепилась в доху, собрав ее на груди, и всхлипнула. Томас поспешно принялся снимать лыжи.

— Я… я… я не умею! — отчаянно крикнула я, но Томас не слушал. Он резким движением отправил лыжи ко мне, и две короткие толстые доски легли у моих ног.

— Ох, — Томас рванулся ко мне, упал на колени. — Да помилуют меня Ясные, его милость точно велит меня после этого выпороть, давайте сюда…

Я не чувствовала, что он творит, а Томас хватал мои голые ноги и всовывал в крепления из веревок. Я вслушивалась в схватку там, куда умчалась карета. Нет звериного рыка, но это еще ничего не значит. Кто-то стрелял, кто кричал, почему ржали лошади?

— Скорее, ваша милость, скорее… — Руки его дрожали, они были теплыми, несмотря на то, что Томас был без перчаток, но какие перчатки крестьянскому мальчику? — Бегите! Бегите же, ну!

Я упала, стоило ему легонько меня подтолкнуть. Но понимала, что надо подняться, иначе… нет, ржание лошадей — очень неправильно. Они не ржали, когда превратился в зверя Филипп.

— Бегите!

Это слово стоило бы выжечь на моем личном гербе.

Я бросила пистолет в снег. Я все равно не умею с ним обращаться.

Бежать оказалось легко и больно невыносимо. Чужие, неуклюжие ноги резало острым льдом, я боялась взглянуть на снег — мне казалось, он залит кровью.

— В лес! Бегите в лес!

Снова в лес, снова ночью, но сейчас нет метели, льет прозрачный и призрачный свет луна, и что-то творится куда более страшное. Выстрелы и крики больше не повторялись, только ржание все еще раздавалось. Я опять споткнулась, вскочила, размахивая руками, подбежала к обочине и упала грудью в сугроб, осознав, что не смогу скрыться под сенью деревьев. Лес был не согласен беречь меня — он карал меня за то, что я сюда сегодня явилась. Слишком глубокий снег и мне не пройти.

Ноги не слушались, как у младенца или тяжело больного человека, я не чувствовала уже ничего, даже холода, наверное, стало теплее? Я взмахивала руками, кричала неслышно и плакала, что я натворила, зачем я заперла Джеральдину, зачем заняла ее место, это ее было место, а не мое, но куда ей бежать в моем платье, она не может в нем толком ходить, но она не должна была никуда убежать, о чем я думаю, Ясные, это моя последняя ночь, ее я не смогу пережить!

Нельзя смеяться в лицо божествам, бахвалиться, как мне уютно во Тьме, Ясные не простят, а Тьма не поможет, будет лишь ждать меня в своей ледяной насмешливой вечности. Я ведь больше ее не боюсь? Я уже бегу по Тьме? Все точно так, как писали в книгах — холод, ночь, белый свет, чтобы грешники видели, за что они так страдают?

Откуда те, кто писали книги, знают, как выглядит Тьма? Они забыли упомянуть, что там раздается набат, кто-то бьет размеренно и непрестанно, словно лошади несутся на меня и собираются растоптать?..

Ржание прямо над ухом заставило меня шарахнуться в сторону. Я не удержалась, упала в который раз, расплакалась беспомощно, готовая к любым наказаниям, только бы меня забрали из Тьмы. Из проклятого снега, из холода, из отчаяния, плетьми вышибли бы непокорность и дурь из моей головы и измученного тела.

И Ясные услышали мои молитвы. Сильная рука схватила меня за плечо и рывком втащила в экипаж.

Глава двадцать восьмая

Меня швырнули как негодный куль на сидение, дверь захлопнулась и карета рванулась вперед так резво, что я не удержалась и завалилась на бок. Удушливо пахло порохом, талым снегом и кровью, чадила масляная лампа — одна из трех, я видела грузную тень и расплывшееся под потолком пятно тусклого света.

Меня похитили. И там, где уже смердит кровью, не будет помехой еще одна смерть.

Стоило мне немного выпрямиться и поднять голову, как меня ударили по лицу с такой силой, что я вскрикнула, и не успела опомниться, как удар пришелся с другой стороны, и я отлетела в угол, сквозь непрекращающиеся слезы всматриваясь в растекающийся полумрак.

Кто-то рывком содрал с меня лыжи, поранив и без того сбитые ноги веревками, и я испытала боль, хотя мне казалось, что ступни совсем потеряли чувствительность от холода. Я прижала ладонь ко рту — губы мне разбили в кровь.

— Ты ей мордашку не порти, старая ведьма.

— Вот дрянь, сбежала.

Юфимия вцепилась мне в волосы, подтащила ближе к себе, прошипела, угрожающе сдвинув брови, но это было совершенно излишне. Я без того парализована болью и страхом.

— Куда побежала, дура? В лес? За смертью? Зачем далеко ходить.

Я попыталась помотать головой. Легко сделать нехитрый жест, но не тогда, когда в волосы впились мертвой хваткой. Юфимия дышала мне в лицо, и я зажмурилась, терпя отвратительный смрад и смиряясь с абсолютной беспомощностью.