Мои седые кудри

Всадники осадили коней прямо возле нашей брички. У меня отлегло от сердца — не жандармы и не казаки. Машиного брата Ивана я сразу узнала. Но другого — в черной бурке и лохматой шапке — никогда не видела.

— Здравствуйте, люди добрые, бог в помощь! — Незнакомец поклонился. Черные, густые брови распрямились, по худому, продолговатому лицу пошли глубокие морщины. — И мир вам! — Он тронул кончиками пальцев смоляные, торчком, усы.

Люди отвечали нестройно, дичились, поглядывали на хозяина.

— Каким ветром? — прокашлялся хозяин. — С добром ли?

— О, еще с каким добром! — улыбнулся Машин брат. А у самого глаза так и сверкают. — Власть наша рабочая и крестьянская победила! Товарищи! — Он обратился ко всем: — Революция! В Петрограде арестовано Временное правительство буржуев. Керенский сбежал!

Я так и осталась стоять с разинутым ртом. А Маша зачем-то всплеснула руками и бросилась целовать меня.

— Люди, не верьте! — закричал вдруг Дженалдыко и затряс кулаками. — Это бунтовщики, отродье дьявола. Аллах покарает всякого, кто не заткнет уши свои!

Но люди, мужчины и женщины, подростки и старухи, сами потянулись сюда. Интересно ведь, почему хозяин гневается и заклинает аллахом не слушать приезжих…

Первым подошел долговязый Куцык. Оглядел внимательно всадников, поздоровался с каждым за руку, сказал:

— Если горе привезли — уезжайте, с радостью явились — не тяните!

— Именно радость, браток! — поднялся на стременах гость в бурке. — Такую радость, от которой у хозяина вашего, вижу, скулы свело…

— Убирайтесь с моей земли! — кричал Дженалдыко, грозя плеткой.

— Да не твоя она уже, земля-то, — спокойно произнес Иван.

— Как не моя? Как не моя? — вскинулся хозяин.

— Да не тараторь ты, может, люди дело говорят, — остановил его Куцык, как-то враз осмелевший. — Хуже того, что есть, не скажут… Говори! — повернулся он к всаднику в бурке, который тут же заговорил:

— Братья и сестры! В Петрограде свершилась социалистическая революция. Власть взяли большевики! Во главе государства стал вождь рабочего класса и всего трудового народа Ленин! Новое правительство издало декреты. О мире и о земле…

Он торопился, будто боялся, что не успеет досказать.

— Дорогие братья, милые сестры, — голос его потеплел, — Ленин предлагает заключить мир, чтобы никогда больше не было войны… А землю… Она теперь вся ваша. Посмотрите, сколько ее здесь…

Мне казалось, что люди сейчас будут от радости петь и плясать, что заиграет гармоника. Но все, и моя мать, и Куцык, и парнишка-горец, словно в рот воды набрали, стояли настороженные, с места не двигались.

Всадник в бурке понял, что ему не верят. Бурка распахнулась, и показалась изношенная и опаленная шинель. «Солдат», — мелькнуло у меня в голове. И казалось, запахло порохом и махоркой.

А солдат уже доставал из кармана шинели листовки.

— Не верите вы моему слову, братья. Да я вас и не виню. Вот почитайте сами декреты советской власти… Кто из вас умеет читать?

— Вот хозяин умеет! — выкрикнул кто-то сзади ясным туалетинским выговором. Солдат оглянулся, я тоже посмотрела. Ладно сбитый, косоглазый молодой мужчина старался спрятаться за спины мужчин. Дженалдыко стоял возле своего коня и подтягивал подпругу. Казалось, что он потерял ко всему интерес.

— Объясни нам, братец, кто ты? Может, и разыгрываешь нас? — посмотрел на него снизу вверх Куцык, никогда не слыхавший, что такое «декрет». — Декреты, мил человек, мы как-нибудь одолеем, — закашлялся Куцык. — Ты сперва, по обычаю нашему, скажи, кто сам-то будешь. Чтоб потом было кого добром или злом помнить.

— Я могу вам сказать, кто он, — оживился вдруг Дженалдыко. — Голодранец он. Из Хумалага. Отец за воровство бит. И сынок в грабители вышел…

Люди вокруг зашушукались и притихли. Назвать в наших краях человека вором значило обвинить его в великом грехе. Все ждали, что скажет солдат. А он смотрел на всех растерянно, на меня глаза уставил, краской лицо зашлось, точно и в самом деле он вором и грабителем был…

— Да, алдар Дженалдыко, — глянул на него огненным взглядом солдат. — За одну охапку хвороста из твоего леса отец мой до сих пор кровью харкает. Били твои стражники умело. Да и ты поизмывался, плетью огрел, метку свою спьяну оставил. Выходит, по адату мы с тобой кровники, и пришло время рассчитаться. Не за себя. За всех, кого ты обездолил… Дзарасов я, люди добрые, большевик. Сын Тоха, и зовут меня Аппе… Служил в «Дикой дивизии»…

Аппе, сын Тоха Дзарасова. Под сердцем у меня что-то екнуло и разлилось теплом. И застыдилась я почему-то солдата, будто был он мне, девчонке, самым дорогим человеком, которого ни за что ни про что оскорбил ненавистный алдар. Люди зашумели, солдат Аппе и Иван что-то объясняли, растолковывали, но я ничего не слышала, уши словно ватой заложило, не смела на Машу взглянуть, боялась, что она догадается и начнет потом смеяться: мол, жениха себе углядела…

— Значит, ты Дзарасов, в «Дикой дивизии» служил? — донесся до меня голос дотошливого Куцыка. — Тогда ты должен знать Хаджи-Мурата?