Мои шифоновые окопы. Мемуары легенды

В те времена мои слова не воспринимались как акт гражданского активизма или явное прославление черного цвета кожи. Я был в восторге от коллекции Живанши не только потому, что он вывел на подиум исключительно темнокожих девушек, но и потому, что дизайнер понял – они наполняли одежду новым смыслом. Надев эти элегантные вещи на темнокожих моделей, он словно вдохнул свежий воздух в застоявшийся имидж бренда. То, как эти девушки дефилировали, их осанка и манера двигаться в невероятно дорогих платьях от кутюр придавали показу фантастическую современность.

Вскоре после моего восторженного отзыва о Живанши в WWD до меня дошли слухи, что кто-то в Доме Yves Saint Laurent рассказывал, что я крал оригинальные эскизы Ива Сен-Лорана и передавал их Живанши за деньги.

Ничто не могло быть дальше от истины. Их коллекции даже не были похожи.

Это был особый вид расизма, с которым мне довелось столкнуться в мире моды. Болезненные, походя брошенные негативные замечания, которые белые постоянно отпускают в адрес цветных. Слухи о каких-то чудовищных грехах за моей спиной, зависть в самом извращенном виде – все это меня ранило. Чернокожего мужчину всегда обвиняют в совершении чего-то вопиющего.

Я был наивен; я не замечал связи между моим восторженным отзывом о Живанши и злорадными взглядами некоторых членов команды Сен-Лорана, брошенными в мою сторону. Хватало и того, что я был дружен с Лагерфельдом, а теперь я еще и прославлял главных конкурентов Сен-Лорана. Пьер Берже был в ярости, но я не придавал этому значения.

Расизм повсюду носит системный характер, хотя в Париже о нем не принято было говорить вслух. Расизм всегда был скрыт, дремал под тонким покровом приличий, но в любой момент был готов поднять голову. Я знал, что некоторых шокирует сам факт моего существования. Я был чернокожим, но при этом высоким и стройным и к тому же свободно говорил по-французски. У меня было свое мнение, я умел его отстаивать, прямо глядя людям в глаза. Несмотря на некоторую неуверенность, я никогда не был робок. Мои знания и мое страстное увлечение модой, литературой, искусством и историей служили мне опорой. Я был в Париже, чтобы писать и быть стилистом фэшн-съемок, и намеревался в этом преуспеть. Я жил этим моментом, я добился того, о чем мечтал.

_“ Кто-то в Доме Yves Saint Laurent рассказывал, что я крал оригинальные эскизы Ива Сен-Лорана и передавал их Живанши за деньги._”

Тогда у меня не было времени задумываться о том, в каком я оказался положении: чернокожий мужчина, добившийся успеха. Я был слишком занят своим делом. Чаще всего я просто не замечал всех этих подводных течений, и только теперь, оглядываясь назад, я осознаю, какими шорами мне приходилось отгораживаться от мира, чтобы выжить. Вместо этого я привык к боли и спрятал ее глубоко внутри – так же, как это приходилось делать темнокожим мужчинам и женщинам снова и снова.

Однажды на вечеринке Палома Пикассо решила поговорить со мной с глазу на глаз.

«Андре, я не знаю, как сказать тебе об этом, но полагаю, ты должен быть в курсе. Клара Сен на каждом парижском углу называет тебя Кинг-Конгом».

Клара Сен, пиарщица Yves Saint Laurent, та самая, которую отодвинули в сторону, чтобы Лулу могла выйти замуж за Таде. На меня словно обрушилась лавина. Я чувствовал, что лицо заливает краска, и на секунду даже подумал, что сейчас расплачусь.

«Я думал, я всем нравлюсь», – ответил я. Я был молод и наивен. Я, как дурак, ношусь по Парижу, вообразив, что добился успеха, а эти рафинированные, элегантные люди мира моды сравнивают меня за моей спиной с обезьяной.

«В мире много лицемеров, – сказала Палома. Она взяла мою руку и поцеловала ее. – Ты любим».

Я поблагодарил ее и сделал все, что было в моей власти, чтобы слово «Кинг-Конг» навсегда стерлось из моей памяти. Сравнить чернокожего человека с обезьяной – это проявление самого худшего, наиболее распространенного вида расизма. Тут кроется попытка превратить нас в нелюдей, обесценить и намекнуть на то, что мы недостойны звания человека. Это самое тяжелое оскорбление.

Я не сказал об этом никому, кроме Карла, который отпустил какое-то резкое замечание. Но он давно привык к недоброжелательству и змеиному шипению французского мира моды, и ему это было как с гуся вода. У Карла была стальная броня, защищавшая его от подобных ситуаций. Я же со своей южной чувствительностью все еще учился выживать в этом мире. И хотя Клара Сен отрицает, что говорила такое, шок от того, что меня назвали Кинг-Конгом, заставил меня задуматься: даже если вам улыбаются в лицо, не факт, что за вашей спиной эти же люди не плетут против вас заговор.

Как бы больно это ни было, Палома оказала мне огромную услугу: она раскрыла мне глаза на реальность, которую я так долго отвергал.