Мои современницы

Я молчала. Убеждать Алекс не стоило. Под влиянием внезапно обрушившегося на нее удара, она на миг вернулась к своей прежней страшной средневековой вере, полной насилий и преступлений. Я твердо была убеждена, что возврат к этому мраку и ужасу был лишь временным. Усиленные занятия Алекс, чтение серьезных книг, разговоры с образованными людьми не могли пройти для нее бесследно. Всякий труд есть дисциплина, и Алекс, работая все эти месяцы, незаметно для себя смиряла свой бешеный нрав, сдерживала свою распущенную волю…

«Надо дать ей время успокоиться, думала я, а пока не мешает принять на всякий случай меры». И, выйдя в коридор, я поспешно написала и послала с маленьким chasseur[292] срочную телеграмму Тиму, советуя ему спрятать бедную Лидочку.

Вернувшись в гостиную, я нашла Алекс за письменным столом. Она лихорадочно писала, бросая исписанные листки на ковер.

– Я пишу свою защитительную речь! – сказала она мне. – Мне никакого адвоката не надо. Я сама стану защищать себя на суде… Я докажу судьям, что обязана была убить этого ребенка; что это был мой долг перед обществом!

«Трудная задача!» – подумала я, садясь на диван, и всё же была очень довольна найти Алекс за работой. «Пусть себе пишет, – радовалась я, – гнев ее выльется на бумагу, и она будет в состоянии правильнее рассуждать».

Алекс усердно работала. Ковер был покрыт листами защитительной речи. Порой она оборачивалась, устремляла на меня пристальный взгляд, но вряд ли меня видела.

«Как, однако, захватило ее новое дело! – с удивлением думала я. – Ужасно жаль, что исповедь Тима пришла так рано! Проучись Алекс с год на курсах, произнеси несколько пламенных речей в parlotte, и она больше бы верила в свой талант. Легче было бы ей перенести тяжелый удар. А что, если бы дать Алекс возможность высказаться публично теперь же, сегодня или завтра? – пришло мне вдруг на ум. – Это отвлекло бы ее мысли от преступления… Но как это сделать?.. Съезжу к Jackelard! Он ее любит и верно что-нибудь сумеет придумать».

Я колебалась, боясь оставить Алекс одну. Наконец, решилась, потихоньку вышла и, уговорив горничную не отходить от двери, почаще заглядывая к Алекс, взяла auto и помчалась к maître Jackelard.

Старик жил на левом берегу Сены, недалеко от Ecole de Droit. Небольшая квартира его находилась в четвертом этаже и окнами выходила в хорошенький сад одного из соседних аристократических особняков. По обычаю одиноких французов, он держал одну лишь прислугу. Ее не оказалось дома, и Jackelard сам отворил мне дверь. Он был одет по-домашнему в потертый сюртук, вышитые туфли и черную шелковую шапочку на лысой голове. При виде меня лицо его выразило самое откровенное неудовольствие.

– Я очень сегодня занят! – сказал он, вводя меня в свою маленькую гостиную. – Могу посвятить вам не более десяти минут.

– Дольше я не задержу! – отвечала я. – Я приехала к вам, cher maître, просить вас помочь мне помешать страшному преступлению.

– Преступлению? – удивился Jackelard. – Что вы хотите этим сказать?

Без дальнейших предисловий принялась я рассказывать ему о своем знакомстве с Борисовыми и об их обоюдных признаниях. Старик жадно слушал и скоро забыл о предоставленных мне десяти минутах. Когда я упомянула про болезнь Алекс, он с жаром воскликнул:

– Теперь мне понятен ее пыл и красноречие! Un tempérament ardent, qui des sens a monté au cerveau![293] Так, так но, продолжайте, прошу вас! Всё это крайне интересно! – и Jackelard, чтобы лучше слышать, приложил руку к правому уху, от чего стал весьма похож на старую, любопытную кумушку.

Намерение Алекс ехать в Петербург с целью убить Лидочку очень его поразило.

– Mais elle est folle![294] – воскликнул он.

– О, нет! Алекс только истинно русская женщина.

– Разве это одно и то же?

– Видите, cher maître, на Россию нельзя еще смотреть, как на взрослую. России теперь 15–16 лет, и она полна юношеского задора. Она сама еще не знает, что ей следует делать. В одну и ту же минуту она готова броситься с ножом на врага и так же готова с ним помириться и по-братски обняться. Алекс хочет убить ребенка своей соперницы и убьет, пожалуй, если мы ей не помешаем. Но, вот, представьте, я убеждена, что умри сегодня ее муж и она сама пойдет к своей сопернице, как сестра, как друг, и поделится с нею своими средствами. A бедную девочку станет ласкать, как свою дочь, и любить в память ее отца.

– Всё это очень сложно и мало понятно.

– Вам понять, конечно, трудно. Если России теперь пятнадцать лет, то Франции наверно пятьдесят, если не более…

– Merci, mademoiselle! – иронически приподнял свою шапочку maître Jackelard.