Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Масла в огонь на одной из пресс-конференций подлил сам В. В. Васильев – генеральный директор ГАБТа. Он сказал, что в мире после Рудольфа Нуреева и его, Владимира Васильева, появился только один новый Альберт, имя ему – Николай Цискаридзе. Такого признания в свой адрес от Владимира Викторовича я, конечно, не ожидал и пребывал в состоянии потрясения…

Филин видимо ссорился с женой. А его жена, в свою очередь, пыталась отыграться на мне. Но на этом пути возникало «препятствие непреодолимой силы» – Семёнова, хотя Инну она очень любила. Петрова не только занималась в классе у Марины Тимофеевны, но и репетировала с ней.

И вот в один прекрасный день в Осаке мы с Семёновой решили пойти в «Марусю» – ее любимый магазин. Она так увлеклась шопингом, что мне пришлось напомнить: «Марина Тимофеевна, у нас с вами в шестнадцать ноль-ноль репетиция». – «Какая репетиция?» – «Петрова взяла „Жизель“». – «Тебе надо?» Я говорю: «Нет, но Петрова захотела „Жизель“». К этому моменту мы с Инной уже раз пять или шесть танцевали в Японии «Жизель».

Шопинг срочно сворачивается, приезжаем в театр, я быстро переодеваюсь. Прихожу на сцену. Там Петрова вся на нерве, заведенная, заходит Марина. Видит, что Инна в «боевой готовности», греется, машет руками, ногами. «Инночка, зачем тебе репетиция?» – поинтересовалась Семёнова, она явно хотела ее по-доброму остановить. – Ты же вроде недавно Жизель танцевала». А Инна: «Мне нужно порепетировать, мне неудобно было в прошлый раз…» То есть идет подтекст, что я ее плохо держал. Ну, думаю, сейчас я без спины и без рук останусь, буду ее до потери пульса носить, восемьдесят раз поднимать, ужас…

Марина Тимофеевна мгновенно просчитала, что эта репетиция для Инны «показательное выступление», мне – наказание, и, кроме того, магазины скоро закроются. Семёнова спустилась в пустой зрительный зал. «Инночка, – позвала она ангельским голосом, – с чего начнем?» Но я-то понимаю, раз она заговорила таким тоном, сейчас произойдет нехорошее, что-то должно случиться. Инна говорит: «Со второго выхода».

Я, как полагается, опускаюсь на колено и, прикрыв лицо рукой, жду, когда и как грянет гром. И пока Инна шла в верхнюю кулису, откуда на adagio выходит Жизель, Семёнова ей: «Тебя останавливать или как?» На что Инна, не поворачиваясь, бросает через плечо: «Если будет ужасно, кричите» – и заходит в кулису. Первые звуки музыки: та-ра-ра-рам, та-ра-ра-рам. Из-за кулисы показывается красивая стопа Инны, вернее, появился только носочек пуанта, и точно в эту секунду Марина как закричит: «Ужасно!» Я, как сидел в этой позе, так и «полег». Взбешенная Инна, не произнеся ни одного слова, развернулась и вылетела со сцены. Семёнова мне спокойно: «Пошли на шопинг».

74

Шопинг так шопинг. Вышли с Мариной из театра, садимся в такси, и она: «Вот дура я была, что не поела, аж под ложечкой сосет…» «А я вам говорил!» – не сдержался я. Она резко поворачивается: «Что, я – дура?!!» Реакция у нее была моментальная, как удар кобры.

На спектакли мы с Семёновой на машине ездили, не в метро же везти мадам, все-таки, на минуточку, 89 лет. Нам кто-то из администрации говорит: «Подождите, пожалуйста, сейчас придет Александр Юрьевич!» А Богатырёв стал такой важный, руководитель.

Марина Тимофеевна к Богатырёву хорошо относилась. Если Гордеева она откровенно не любила, то по отношению к Александру Юрьевичу она, как истинная женщина, испытывала слабость. Он такой красавец был, просто невозможно! Мы стоим у отеля, приехала машина, Богатырёва нет. Десять минут его нет, ждем, ждем, наконец он появляется, не произнося никаких слов, мол, «извините, задержался». А переднее сиденье в японском такси меньше, чем заднее. Естественно, когда мы ездили втроем, такое уже случалось, назад садились Семёнова с Богатырёвым. А тут Марина меня демонстративно толкает в машину на заднее сиденье и садится рядом. Я понял, поездка будет нелегкая.

Богатырёв, словно нас нет, молча сел вперед. Поехали. Тут я поймал взгляд Марины и понял – сейчас что-то произойдет. Мы выехали на скоростную трассу, где остановиться и выйти из машины не было никакой возможности. Марина начала разговор… Что она говорила! Семёнова, как бы разговаривая со мной, рассуждала о воспитании, о нормах морали, о том, что бывают люди, которые по рангу сели не на свое место и не понимают, кто есть кто…

У бедного Богатырёва не просто горели уши, по-моему, он проклинал момент, когда родился. К тому же мы попали в ужасный трафик. Вместо полагающихся тридцати минут, ехали, наверное, часа полтора. И эти полтора часа «радио» Семёновой не выключалось. Она не просто уничтожила Богатырёва, она его эксгумировала, сожгла, развеяла его прах по всему миру, собрала по кусочкам и еще раз уничтожила.

Когда мы подъехали к театру, скорость, с какой Александр Юрьевич вылетел из такси, приближалась к космической. Марина повернулась ко мне и сказала: «Вот так, пусть знает!» И пошла давать класс.