Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Программа концерта в части моего выступления строилась так: сначала Андрей Вознесенский читает свои стихи и объявляет меня, я танцую «Нарцисса» и вывожу на сцену Беллу Ахмадулину, она читает свои стихи и объявляет Майю Плисецкую… В Большом театре Майя Михайловна уже не появлялась, но ее халат все еще висел на своем месте в ее гримерной.

И вот я стою за кулисами, греюсь, держась за небольшой переносной станочек где-то в углу, а с его другой стороны стоит сама Плисецкая! Я, конечно, тихо сказал «здравствуйте», не помню, ответила ли она мне. В этот момент к ней подошел какой-то знакомый, завязался обыденный разговор, тот человек спрашивает: «Ты когда танцуешь?» – «Вот как Цискаридзе станцует, следующая я».

У меня дыхание перехватило. Плисецкая – мой кумир с детства. Ребенком я знал наизусть фильмы с ее участием, десяток раз смотрел киноленту, снятую В. Катаняном, «Танцует Майя Плисецкая». В 1982 году она приезжала в Тбилиси с «Кармен-сюитой». Город поделился на тех, кто попал на спектакль, и тех, кто не попал, вокруг театра стояла конная милиция. Мама достала билеты, мы шикарно тогда сидели. Если Майя Михайловна танцевала «Гибель розы» Р. Пети, я трупом, но проползал в Большой театр.

Плисецкая! Я и представить себе не мог, что она знает о моем существовании. Она назвала мою фамилию так легко, без малейшей запинки, как будто всю жизнь ее произносила. Не знаю, как танцевал в тот вечер, мне казалось, что, вдохновленный Плисецкой, я едва касался пола… Помню ощущение какого-то невероятного счастья, эйфории. Несложно понять, что я давно передумал уходить из балета.

18

11 октября по театру разнеслось известие, что у себя на даче в «Снегирях» скоропостижно скончался А. Ю. Богатырёв. У меня перед глазами встала картина: если входить в театр через служебный вход, 15-й подъезд, и повернуть направо, ты оказывался в небольшом вестибюле. На его левой стене вечно висел стенд с названием «Под сенью кулис Большого театра», где булавками прикалывали вырезки из разных газет, а напротив него находился лифт, поднимавший на Верхнюю сцену.

Я закончил репетицию и направлялся домой. В тот момент кордебалет – женский и мужской – заполнил весь вестибюль, чтобы подняться наверх, на свою репетицию. У стенда стоял уже снятый с должности Богатырёв. Он провожал каждого проходившего человека даже не взглядом, а поворотом головы, надеясь, быть может, если не на сочувствие, то хотя бы на приветствие. Но все молча проходили мимо, даже не взглянув в его сторону.

Лифт был огромный, грузовой. Наконец в него зашла вся толпа, двери закрылись, все уехали. Мы – Богатырёв и я – оказались стоящими друг напротив друга – он в абсолютном шоке и я в абсолютном шоке.

Наши отношения с Александром Юрьевичем в пору его руководства труппой, были напряженными. Богатырёв не переносил меня по определению – я был любимым учеником Пестова. Он тоже учился у Пестова, но ненавидел о том вспоминать…

Мои гастрольные гонорары при Богатырёве всегда оказывались на порядок ниже, чем у других премьеров. Как-то я не выдержал: «Александр Юрьевич, сначала я получал меньше других, потому что, как вы говорили, я не премьер. Я стал премьером. Потом вы говорили – меньше потому, что я не „заслуженный“, я стал заслуженным артистом. Теперь что?» И слышал в ответ: «Они старше, и они настаивают, что ты не можешь получать одинаковую с ними сумму». Я и правда был младше своих коллег на пять лет, но звание, положение, репертуар у нас были одинаковые.

Для руководства я всегда был «неудобный» артист: дружбу не изображал, не подхалимничал, знал себе цену, говорил то, что думал. За это я расплачивался постоянно. Меня могли наказать: отобрать спектакль или, наоборот, дать мне его в последний момент. Как-то я пришел к Богатырёву: «Александр Юрьевич, вы ж понимаете, что этот спектакль буду танцевать я». – «Нет, очередь артиста такого-то». – «Вы ж понимаете, он возьмет за сутки больничный, у меня не будет времени порепетировать! Почему я должен все время танцевать „с кондачка?“» – «Если ты можешь танцевать хорошо, ты это сделаешь когда угодно!»

Богатырёв не ставил меня на спектакль, но я его все равно танцевал. Потому что заявленный солист в день спектакля или за сутки, если у него было хорошее настроение, отказывался выходить на сцену, взяв больничный. И подобных ситуаций было множество…

Но, видя, как мимо Богатырёва, как мимо стены, проходили те, с кем он еще недавно приятельствовал, те, кто заискивал перед ним в надежде получить партию или более престижную позицию в труппе, мне стало его по-человечески жаль. Я шагнул вперед, протянул ему руку и сказал: «Здравствуйте, Александр Юрьевич». Он пожал ее как-то взволнованно и радостно. Перекинувшись несколькими незначительными фразами, мы разошлись.