Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Вернувшись из Парижа, я вновь попал в свой привычный ритм жизни. Утром класс у Семёновой, потом репетиции, спектакли. Не могу сказать, что Марина Тимофеевна была в восторге от «Пиковой дамы» Р. Пети, она была в восторге от меня. Но советовала не заигрываться такой хореографией, чтобы не потерять форму. Моему успеху в Парижской опере она радовалась. Но, опять же, за меня, а не за Парижскую оперу. А я скучал по Парижу, потому что там мне было очень хорошо.

После ухода из театра Г. Н. Рождественского в ГАБТе решили возобновить «Дочь фараона», приехал П. Лакотт. Мы с Грачевой опять стали у него любимыми артистами, весьма успешно станцевали в Кремлевском дворце съездов восстановленную «Дочь Парамона», как этот балет не из добрых побуждений называли в труппе.

Во время работы в Парижской опере я познакомился с супругой Лакотта – Гилен Тесмар, этуалью Парижской оперы, лучшей исполнительницей его «Сильфиды». Лакотт делал этот спектакль именно для нее. Я обожал Тесмар, с удовольствием приходил к ним в гости, даже ездил в их имение. Там было царство птиц: большой попугай Пахита и два лебедя. Я понимал, что Лакотт обхаживает меня не без задней мысли. Ему было нужно, чтобы я не взбрыкнул и станцевал восстановленную им «Дочь фараона» в Москве. Я бы станцевал спектакль в любом случае, ведь этот балет стал частью моей жизни и был поставлен на моих «костях». Чтобы наверняка меня «прикормить», Лакотт доверительно сообщил: «Я буду ставить в Парижской опере „Пахиту“, мы тебя обязательно позовем!» Станцевать «Пахиту», премьеру которой некогда танцевал брат Мариуса Петипа – Люсьен, просто мечта! Снова выйти на сцену Опера́… Я ждал приглашения…

Главным событием того года был очередной Международный фестиваль балета «Мариинский». Меня ангажировали танцевать в «Вечере балетов М. Фокина». В тот год Вазиев особенно тесно сотрудничал с В. Малаховым. В I акте он танцевал «Шопениану», во II акте – «Петрушку», а в III акте, заключительном, то есть в самом «козырном», я с Ирмой Ниорадзе должен был исполнить «Шехеразаду».

Репетировали мы с Н. А. Кургапкиной, потому что Ниорадзе являлась ее ученицей. Каждый раз, встречаясь с Нинель Александровной, мы рассказывали друг другу свежие анекдоты, смеялись и шутили, она веселая женщина была. Правда, со временем стала совсем плохо слышать и оттого всегда очень громко разговаривала, а театр-то шепот любит…

И вот в день спектакля иду я по коридору Мариинского театра после класса, встречаю Кургапкину. Увидев меня издалека, она как закричит: «Грузин, опять ты им покоя не даешь?!» Подбегаю: «Что случилось?» – «А ты что, опять ничего не знаешь?» – «Нет», – признался я. А Кургапкина, как Семёнова, обожала театральные интриги. Интриги вагановских учениц очень бодрили, не давали скучать. «Так тебя, грузин, на II акт перенесли!» – «Как хорошо, что вы мне сказали, а то я пришел бы в театр к III акту». Нормально?! Мне никто не сказал, что поменяли порядок вечера, то есть меня в театре могло вообще не оказаться. «А почему поменяли?» – поинтересовался я, хотя и так все было понятно. «Малахов поставил условие, что закрывать вечер должен он», – опять же на весь коридор проголосила Кургапкина. «Вы знаете, это плохая идея – „Петрушкой“ закрывать вечер, зритель уйдет», – сказал я.

Мне этот перенос на самом деле был очень удобен. Я успевал станцевать, привести себя в порядок, поужинать и спокойно сесть на «Красную стрелу» в сторону Москвы. Ирма, узнав о таком повороте сюжета, сказала: «Пойдем ругаться!» – «Умоляю тебя, давай спокойно станцуем. Поверь, успех будет на нашей стороне». Так, собственно, и случилось. Нас наградили бурными овациями, был просто триумф. На сцену просочилась процессия людей, которые нас поздравляли, благодарили, обнимали. К этому моменту я был настолько известен, что даже чайник говорил мое имя. Я спокойно пошел домой, в недавно купленную маленькую однокомнатную квартиру рядом с Мариинским театром.

Как я и предсказывал, после «Шехеразады» половина зрительного зала ушла, фурора на «Петрушке» не случилось. Я уже ехал в Москву, когда зазвонил мобильный телефон, в трубке раздался голос Вазиева: «Ты где?» – «Я в поезде, Махар Хасанович». – «Почему?» – «У меня завтра утром репетиция». – «А мы с Володей сидим в ресторане, – елейным тоном сказал Вазиев, – все о тебе говорят, тебя все вспоминают, а ты вот так, убежал!» И захохотал, а потом покровительственно добавил: «Молодец, молодец! Ты, конечно, умеешь!»

73