Мои Воспоминания

Заработок остался только у шинкарей, прежде также живших с крестьян, которые приезжали на рынок по воскресеньям, привозя товар на продажу и для пропития. Сейчас их заработки даже увеличились: крестьяне себе позволяли больше пить водки. Помещиков они больше не боялись – не опасались, что к понедельнику не протрезвеют и получат розги. Но не весь еврейский народ был шинкарями; и всё же крестьяне были поддержкой не только для одних шинкарей.

При наступлении первой свободной зимы крестьянам нечего было делать, и они стали учиться разным ремёслам - бондарному и гончарному делу и т.п., а крестьянки пряли и ткали полотенца, скатерти, полотно на юбки и стали зарабатывать деньги. И по воскресеньям, приходя на рынок, понемногу приучались покупать предметы роскоши, такие, как ленты, бусы, платки и стали чаще носить ботинки вместо лаптей.

И постепенно в Каменце построили ещё тридцать магазинов, а у кого был дом, тот открыл шинок и стал жить в тесноте. Понятно, что те евреи, чей заработок был только от помещиков, совсем лишились доходов.

Примерно через год, в 5622, ездила по стране правительственная комиссия и распределяла среди крестьян землю, назначая каждому крестьянину определённый налог, который он должен выплатить казне в течение сорока лет[160].

То небольшое число евреев, которые, как я уже сказал, жили хорошо и играли роль богачей, - разорились. Перестали широко жить, а торговцы, державшие предметы роскоши для помещиков, остались со своим товаром, хоть выбрасывай его на улицу.

Дед ездил к помещикам, чтобы их «утешить». Бедняги свалились с небес на землю. Особенно этого не могли вынести помещицы. Шутка ли – лишиться такой власти! И они плакали горькими слезами.

По сути, помещики больше страдали от того, что те самые крестьяне, прежде ползавшие перед ними по земле – а помещик позволял себе пороть целыми семьями: отца с матерью, сыновьями и с невестками, с дочерьми и зятьями, в один раз, в одном доме, и чтобы они, выпоротые, всталивали и целовали бы помещику ноги и благодарили – сейчас эти крестьяне разгуливают свободными и, – и нельзя их тронуть пальцем, хлестнуть хоть разочек!

И если крестьянин захочет, он может сейчас даже не снять перед помещиком шапки. И просить его должен помещик, чтобы он обработал его поля за деньги. И сколько крестьянин велит ему дать, столько ему заплатить и придётся.

А дед их успокаивал и говорил, что хоть это и «страшно», но только вначале, пока не привыкнешь.

«У вас ещё довольно владений, довольно земли, - успокаивал он их, - и можно вполне нанять крестьян за деньги. Ужасно это только поначалу. Поверьте, они останутся такими же рабами, как были. Их хозяином теперь будет копейка, и за вами они поползут на четвереньках.

«Более того, я считаю - продолжал он их утешать, - что для вас освобождение крестьян даже благо. Вы начнёте солидно жить, будете управлять своим имением, наблюдать за рабочими. Следить, чтобы вас не обворовывали. Не будете играть в карты, попусту тратить деньги, устраивать пустые, ненужные балы, и ваша жизнь станет только лучше».

Слова Арон-Лейзера их немного утешили, они почувствовали в них много правды. Иные помещики, не в силах вынести переворота в своей жизни, специально посылали за Арон-Лейзером, чтобы он их немного утешил.

И так он почти целый год объезжал разных помещиков, утешая их и снимая несколько с сердца тяжесть. И при этом совсем не имел настроения говорить с ними о делах, и весь этот год не имел с ними никаких дел. А на самых оскудевших помещиков даже потратил свои деньги, чтобы дать им возможность прийти в себя.

Наступление плохих времён чувствовали и в нашей семье. Никакого другого занятия, кроме аренды, не осталось. На это приходилось жить семье в шестьдесят душ.

И тут, в начале 1863 года, в Польше и Литве вспыхнуло восстание. Это для евреев уже было несчастье. Помещики и шляхта расположились с оружием лагерями в лесах и стали «захватывать» небольшие местечки, где не ступала нога русского солдата. Появившись в городе, они тут же снимали русского орла с учреждений волости, вешали польский герб и кричали, что «Россия взята». Помещики-революционеры относились при этом очень особенно к евреям.

В городе нападал на евреев страх, боялись выходить на улицу. Еврей, который шёл по улице и видел польского солдата, то есть шляхтича, даже не офицера-помещика, должен был срывать с себя шапку и сгибаться почтительно в три погибели - тем более, если это был офицер. Тут надо было падать на четвереньки, гнуться и кланяться. И если помещик был недоволен тем, как кланяется еврей, то тут же хватал его за бороду и тащил к полковнику на суд. Тут же еврея хватали – за цицес, за бороду, за пейсы – и драли, швыряли, трясли, а еврей всё это должен был вытерпел, пока полковник не приказывал отпустить жида, который должен был на месте заявить о своей верности польскому правительству.