Мои воспоминания. Часть 2. Скитаясь и странствуя.

Но собственно секрет заключался в следующем: он - единственный сын и должен явиться на призыв. Но боясь, что не попадёт в число льготников, он призыва избегает. Здесь, в Антополе, он занимается с богатым молодым человеком и берёт семь злотых в неделю, включая субботы. Он может даже получить место меламеда в деревне у богатого ешувника по восемьдесят рублей за срок и на всём готовом, но не хочет ехать ни в какую деревню к ешувнику.

Но зная мою семью, он был бы рад у меня поселиться. В деревне ведь безопаснее.

"Только я должен у вас спросить, - наклонился он ко мне с особой серьёзностью, - имеется ли у вас в доме Талмуд?"

"Имеется".

"Спокойно ли у вас?"

"Спокойно".

"Если так,- сказал он, очень довольный, - я с большим удовольствием к вам поеду". И у молодого человека просветлело лицо - очень симпатичное лицо. В каждом его движении был виден способный к занятиям человек, и я тоже был очень рад. Во-первых, у меня будет хороший меламед, во-вторых, будет, с кем проводить время в долгие зимние вечера в нашей большой пустыне. Я пожал ему руку, мы договорились и вернулись в бет-мидраш.

В бет-мидраше шла уже послеобеденная молитва. От слов и от мелодии разливалась грусть, и я невольно вспоминал мои добрые, сладостные, беззаботные детские годы.

После вечерней молитвы я вернулся к себе в корчму. Шлоймо был уже там с вещами (так ему нетерпелось) и с несколькими молодыми людьми, пришедшими меня проводить.

Я запряг лошадь, сел в бричку и взял вожжи в руку. Вожжи очень импонировали моему меламеду. Он их у меня забрал и стал сам "править" лошадью. Ему это явно доставляло большое удовольствие. Он был взволнован, как ребёнок - в первый раз держал в руке вожжи.

Молодые люди нас довольно далеко проводили, явно нам завидуя - вернее, завидуя быстрой езде, перемене мест, что так сладостно в молодости.

В Кошелево мы приехали поздней ночью.

Но там ещё сидел первый "меламед", и мне ещё надо было разобраться с ним, что было нелёгким делом.

Я уложил Шлоймеле как единственного сына спать, а сам сел писать письмо "губернатору".

В письме я его хорошо отчитал за "подарок", которым он меня удостоил. Просто разбил сердце. Как можно такое делать? Всё равно, что убить человека.

Написав письмо, я тоже отправился спать с мыслью, что завтра должен быть конец.

Назавтра с утра я велел запрячь лошадь, чтобы послать "подарок" назад в Селец "губернатору" вместе с письмом.

"Меламед", однако, ехать не желал и со слезами на глазах взывал к милосердию, просил позволить ему обучать моих детей.

"Как же это я так уеду?" - спрашивал он.

"Как же это я вас оставлю?" - спрашивал я.

Но говори так, говори сяк - без пользы. Переговорить его невозможно.

Я видел, что ничего тут не могу придумать, и предложил ему поехать с моим письмом в Малеч к раввину. Что тот решит, то я и исполню.

Дурак на это согласился. Он был уверен, что я просто против него настроен. Я приписал несколько слов для малечского раввина - таки о подлинных вещах - и он уехал, питая большие надежды.

У тогдашних раввинов было много времени, и малечский раввин всесторонне обследовал мой древнееврейский (письмо было написано на святом языке). И поскольку мой язык ему понравился, и даже очень, он обратился собственно к делу.

После долгих размышлений раввин решил, что меламеда следует публично выслушать в шуле и определить, знает ли он Тору. Меламед также был этим доволен. В маленьких местечках нет секретов, и моё письмо стало там известно. На экзамен к меламеду пришли все евреи местечка.

Этот дурак, меламед, явился в шуль, чтобы его выслушали. Ему и в голову не пришло, что он там потерпит позорный провал. До экзамена, однако, дело не дошло. Уже при входе в шуль молодёжь местечка забросала его грязью и криками:

"Кошелевский меламед! Кошелевский меламед!"

В таком начале уже заключался конец. Кто бы его теперь стал экзаменовать?

Он - назад к раввину, чтобы тот ему дал письмо ко мне. Понятно, что не было у него никакого стыда.

Молодой человек явился ко мне с письмом. Раввин писал: "По закону он заслужил от Вас лишь оплеуху - невежда не должен браться за обучение детей Торе. Но если Вы желаете дать ему денег - дайте, сколько душе угодно". Ладно - сунул я малому десятку и покончил с этим смешным делом.

Смешное дело не разбило мне на этот раз сердца, поскольку окончилось тем, что я приобрёл Шлоймеле - очень симпатичного молодого человека и знатока Ученья, просто оживившего меня в этой пустыне.

Для занятий и сна я ему предоставил комнату, "большую, как поле". И день и ночь лился его голос, дивно размягчая наши сердца, и помню, что я ему завидовал: какая радость - уметь и хотеть заниматься! Сам он тоже был очень доволен: тихая, просторная комната, хорошее отношение и вдоволь еды.

Еда - немаловажное обстоятельство. Раньше он ел так мало!

Кроме удовольствия от его занятий, от сладостного, нараспев, чтения Гемары, которое я слышал у себя в комнате, он мне также часто напоминал мои добрые, весёлые юные годы, когда я сам день и ночь занимался, "собирал монетки" и строил дворцы иного мира.

Где всё это теперь?