Мои воспоминания. Часть 2. Скитаясь и странствуя.

По дороге от Малечского раввина домой проехал я мимо лесной конторы. Конторщиком был польский еврей, хасид, выдавший недавно замуж дочь за способного ешиботника. Я остановил лошадь и заскочил к молодому человеку, которого застал за ученьем. И вижу, что он тоже находится в самом начале трактата Кидушин. Но если кто-то находится вначале, то не стоит моих усилий с ним дискутировать. И я уехал.

Через несколько недель, по пути к малечскому раввину, я снова заехал к молодому человеку - может, я всё-таки могу с ним побеседовать на ту же тему.

Но я увидел, что за прошедшие несколько недель он продвинулся в учении не больше, чем на четыре листа Гемары, и подумал, что он учил что-то другое, и когда спросил его об этом, он ответил:

"Нет, я учил только трактат Кидушин".

"Что значит, - удивился я, - вы учите один лист Гемары в неделю?"

Он ответил:

"Я сижу и размышляю над трудным вопросам. Подхожу к трудному через лёгкое".

Я ещё больше удивился.

"Что значит - вы сидите и размышляете над трудными вопросами? Вы можете так сидеть годами - а ученье пропадёт? Сначала следует пройти весь Талмуд, а потом углубиться в вопросы".

"У нас в Польше учатся так...", - ответил он совершенно спокойно.

Я пожал плечами и уехал.

Тоже мне ученье. Безусловно, это плохой и непрактичный путь. Я в конец разочаровался в польском ешиботнике. Польский ешиботник тащится медленно и без толку. Зато литваки слишком быстро пробегают в этот первый раз Талмуд.

Вместо спешки - больше бы внимания, глубины, - вышло бы больше толку.

Сын моего дяди Липе к пятнадцати годам так знал шестьсот листов Гемары, что много раз изумлял величайших знатоков. Его собственный тесть, например, проверял его таким образом: втыкал иголку в Гемару и спрашивал, на какой проблеме стоит кончик. Внимательно посмотрев, наморщив лоб и думав, мальчик попадал прямо в цель.

Он был страшно прилежен, занимался по восемнадцать часов в сутки. Память имел сверхъестественную, потрясающую. И всё-таки понимал он Гемару поверхностно, неосновательно, несмотря на то, что знал её всю наизусть. И когда женился, пришлось ему ехать к белостокскому раввину реб Липеле - просить у него совета, как теперь учиться. Талмуд он знал, но основательно не понимал, и реб Липеле ему посоветовал, как приобрести знание путём углубления, постижения смысла.

Благодаря реб Липеле молодой человек достиг своей цели.

И я таким образом понемногу втянулся в учение под влиянием моего дорогогоШлоймеле.

К Малечскому раввину я уже ездил всю зиму по два раза в неделю. Я хорошо поработал. Но в то же время пришёл к печальному выводу, что никакой я не знаток, и никакой не маскиль. Ни то, ни другое. Стою посреди дороги - не там и не тут. Понятно, что со стороны кажется, что я Бог весть какой знаток. И это заблуждение иногда мне глубоко ранит сердце.

И как всегда у меня - поделать ничего нельзя.

Но так или иначе - зима доставила мне немало удовольствия. Я был доволен. Доход у меня, как обычно, был побочным делом, побочной мыслью. И моему мозгу было лучше витать в высших сферах Гемары.

Этот Шлоймеле сильно прикипел мне к сердцу. Очень милый юноша, очень честный, очень работящий, очень тихий и - тихо и незаметно влияющий на другого человека. И до сих пор я иногда по нему скучаю.

Помню, как на Песах я так над ним подшутил, что мне до сих пор стыдно. Мы сидели на седере. Наварили и напекли всего вдоволь. Для первых дней я зарезал трёх больших телят, не считая индюка, которого выходила жена.

Мой Шлоймо, слава Богу, плотно покушал. Его долю афикомана[34] я сильно преувеличил, и когда надо было его есть, я увидел, что Шлоймо это не по силам.

Но будучи очень правоверным, он постарался съесть. Видя, что он вот-вот одолеет этот большой кусок мацы, я ему незаметно пододвигаю ещё кусочек, ещё кусочек - то есть, весь его афикоман. Шлоймеле ел, ел, пока не побледнел и не выбежал на террасу.

Там его вырвало.

Не знаю, как поживает сегодня мой милый, мой хороший Шлоймеле. Но где бы он ни находился, он должен меня простить. Бог свидетель, что тогда я от любви и от удовольствия слишком много выпил. Еврей быстро пьянеет.

Кончилась зима, начались полевые работы. Солнце, лес, свежий воздух оторвали даже Шлоймеле от Гемары. Оба мы больше не занимались. Шли в поле, чтобы освежиться на солнце, ездили верхом, совсем, как помещики. Кстати, в деле верховой езды он не очень блистал. Он, бедняга, очень боялся лошадей. Хоть они его и привлекали - как всех слабых влечёт здоровье и сила.

Так прошло всё лето. Шлоймеле теперь бывал больше в поле, чем с Гемарой. Солнце согрело его застывшую кровь, он весь переродился. Он увидел, что солнце, воздух, лес и работа в поле - это тоже важные вещи.

И благодаря Шлоймеле, я совсем не заметил, как пролетело лето. И вот уже осень, пахнет месяцем элюль[35]. Листья желтеют, листья падают.