Мои воспоминания. Часть 2. Скитаясь и странствуя.

Помещик сказал деду:

"Внук твой делает большую глупость, отказываясь от Кошелева. Оно ему очень дёшево стоит. Мне за усадьбу давно уже давали 1200 рублей. Но я терпеть не могу пересдавать. А я подумывал, что, может, позже сдам твоему внуку в аренду свою усадьбу. Я уже стар, и уже не могу заниматься такими вещами. Внук твой - честный человек. Но - он не хочет, он спешит, он бежит оттуда. Так путь бежит на здоровье.

"Вы хотите сдать вашу усадьбу?" - Сделал попытку дед.

"Ну, да", - кивнул головой старый помещик.

"Так он - не поедет! - твёрдо сказал дед, - он тут останется".

"Нет уж... - рассердился Шемет, - теперь - нет. Теперь уже он меня не устраивает. Раз захотел уехать - он для меня больше не арендатор.

Дед вышел из себя.

"Что же это такое? - Сказал он мне потом с сердцем,- ты ведь ищешь удачи. Разбойник, ты ведь хочешь быть богатым!"

И он никак не мог успокоиться:

"Что тебя так привлекает в городе? Что такое, по-твоему, город? Там надрываются и убиваются ради грошового заработка. Увидишь, ты ещё пожалеешь о кошелевских деревьях. Такого помещика - такого помещика потерять! Ты знаешь - что такое - искать в городе заработка? - Пронзил он меня взглядом. Дай Бог, чтобы это было неправдой - но ты ещё это узнаешь, когда будешь рвать на себе волосы!"

Я, однако, деда не слушал - пусть говорит, сколько хочет. А я поеду в Киев. Большой город, много людей, есть, с кем поговорить, поспорить, побеседовать о высоких материях. Кошелево - не для меня.

Дед уехал огорчённый, а я кончал со своим деревенским хозяйством. Когда было всё продано, отправил свою семью в Кобрин, где жена с детьми переждут, пока я устроюсь, и один поехал в Киев.

В Киев я прибыл в пятницу утром и с удовольствием встретился со свояком, который держал на берегу Днепра постоялый двор. Приехав к нему, я тут же заметил, что вид у него не очень весёлый. Совсем не то радостное выражение лица, что было в Кошелеве. И когда я спросил, откуда такая перемена, то получил ответ, что зимой обанкротился Вайнштейн на шесть с половиной миллионов рублей, а так как это банкротство перевернуло весь Киев, то кого только этот Вайнштейн не затронул! Кроме больших банков, он частных лиц разорил больше, чем на три миллиона.

Мой свояк в этом море банкротства утопил три тысячи рублей наличными. И потерял на этом дела, приносившие ему до пяти тысяч рублей в год. Теперь, уже, когда я приехал в Киев, все дела, слава Богу, в земле, а торговля в Киеве - в развалинах, у свояка не осталось никаких дел, кроме постоялого двора. Жить с одного этого - трудно, в особенности, привыкнув к широкой жизни.

При моих-то надежах - хорошенькое добро пожаловать! Самое подходящее время, чтобы приехать в Киев! Явился, вот он - я! Киев меня ждёт.

Кошелево поменяли на большой город. Вот тебе Киев. И тут же, в одну минуту, я впал в ужасное отчаяние, в тоску, точно, как зрячий человек, внезапно ослепший. Что я наделал? Как это я взял и бросил на ветер солидное хозяйство!? Как я продержусь? С чего буду жить теперь с женой и детьми? И вообще - как я, деревенский еврей, явился искать, чем заняться в большой, шумный город? Кому я здесь нужен? Кто меня здесь ждёт? Кто меня, эдакое сокровище - здесь схватит?

Отчаяние моё, как видно, зашло так далеко, что было замечено домашними, и мой свояк за меня взялся.

"Прежде всего, - сказал он, - будь мужчиной. От киевского банкрота ты ведь не пострадал. Так чего ты отчаиваешься? Может, тебе Господь как раз в Киеве поможет?"

И вечером он меня, чтобы развеселить, повёз в штибль карлинских хасидов. В штибле таки было весело, и отчаяние моё прошло. Еврейчики прихлопывали в ладоши, притопывали ногами и радостно встречали шабат. Я уже отвык от такого шума. И мне казалось, что стены тоже прихлопывают и поют "давайте радоваться".

Я перестал грустить. Дома мы со свояком весело спели "шалом алейхем", а за столом расселись компанией евреев в двадцать персон, среди которых находились крупные купцы, богатые лавочники, известные маклеры и т.п.

За столом - светло, горят свечи, на белых тарелках - прекрасные куски рыбы, читают кидуш, садятся есть и идёт долгая беседа.

Но о чём говорят? О, мой Бог, - об облаве!

Полиция хватает евреев! Прямо-таки хватает!

Что значит - хватает?

До сих пор я знал, что евреи бедствуют, страдают, несут на себе тяжкое, горькое бремя, но что евреев также и хватают - этого я совершенно не знал. У меня аж пот на лбу выступил. Полиция хватает евреев. Прямо-таки хватает!

"Вы не знаете, что значит, когда хватают? - обратился ко мне один еврей, заметив, как видно, что дело это для меня новое. - В прошлом году здесь, прямо посреди Кол-нидре, схватили целую синагогу евреев. Понимаете? Синагогу евреев".

"Значит - еврей не имеет права здесь жить, должен прятаться?" - спросил я неуверенно и как-то глупо, чувствуя при этом, как меня пробрало до костей.

"А вы что думали? Конечно, он должен прятаться".