Мои воспоминания. Часть 2. Скитаясь и странствуя.

Ну, понятно, что с тех пор они стали очень интересоваться евреями и их историей и тут же стали большими друзьями евреев, горячими сторонниками израильского народа. А жена Демидова написала и напечатала очень важную книгу о евреях и разослала по всей Европе всем важным людям: чтоб знали, кто такие евреи. Следы их ног надо целовать!

Тут и сказочке конец[41].

В холодных и тяжких условиях еврейской жизни легенды эти доставляли немало удовольствия и радости. Когда человеку плохо, он любит легенды.

Когда Чертков стал в Киеве генерал-губернатором, облавы на евреев прекратились, и так это и продолжается поныне. Наоборот - евреев в Киеве становится всё больше.

Добрым и странным человеком был этот Чертков. Однажды, например, он встретил на Подоле внушительную "процессию" евреев в сопровождении полицейских. Были там старые, молодые, женщины и дети.

Генерал-губернатор остановил полицейских и спросил:

"Кто эти арестанты?"

"Взятые в облаве, Ваше высокопревосходительство", - получил он ответ.

Черткова передёрнуло:

"Облаву делают на зверей", - сказал он с отвращением. И с тех пор облавы запретили.

Весть об этом в один день разнеслась по всей Волыни и Малороссии, и евреи - пусть они будут здоровы - буквально хлынули со всех сторон.

Без преувеличения можно сказать, что за год, может, тридцать тысяч евреев приехало в Киев[42]. Евреи торговали, посредничали, открывали лавочки, покупали и продавали.

С христианами евреи очень хорошо жили, как бывало всегда, когда не подзуживали со стороны. Дружно торговали, - не больше, не меньше - еврей подзадоривал христианина, развивал в нём больше энергии к гешефту, больше ума в торговле.

На "Житневом" базаре шла большая торговля бакалеей, как в "Ряду" Бриска или у Железных ворот в Варшаве - и я покупал и у евреев, и у христиан - где было выгодней. Я хорошо был знаком с одним русским бакалейщиком и даже с ним подружился. Летними днями я вёл, по своему обычаю, дискуссии с христианами о евреях.

Один недостаток приписывали тогда евреям: что они не соблюдают чистоты. В Киеве было чисто, а евреи неспособны к аккуратности. Мне приводили в пример еврея с полумиллионным состоянием, у которого во дворе лежат горы мусора. Лестницы замызганы и воздух - тяжёлый. Уже издали можно было узнать, что здесь живёт еврей.

По большей части я таки не знал, что на это ответить. Но приехав в Варшаву, я утешился, заметив, что бедные варшавские евреи содержат себя аккуратнее бедных поляков. Последние о чистоте не имеют никакого понятия.

В то время еврейские общественные деятели добивались у властей по всей России открытия ремесленных училищ и организации еврейских поселений. Для этой цели собрано было тогда много денег. Для открытия ремесленных училищ Поляков[43] поручил реб Исроэлю Бродскому[44] создать фонд и выписал для этого чек на сорок тысяч рублей. Бродский поручил реб Шмуэлю Левину устроить съезд киевских богачей.

Съезд тут же состоялся, и на нём Бродский первый дал десять тысяч рублей. И так собрали ещё около пятидесяти тысяч рублей, что вместе с поляковскими дошло до ста тысяч.

Вообще забурлило во всех еврейских уголках, и еврейские мечты были велики.

Спасибо хотя бы за эти надежды, которые на время пробудились, потому что потом стало хуже.

В те годы стала созревать в обществе революционные настроения. Богатая молодёжь шла "в народ", жертвовала жизнью, желала прихода Мессии. И аресты сыпались градом.

Меня позвал богатый сосед. Дело, как видно, было простое, но для тех времён необычное. Его сын, пятнадцатилетний гимназист пятого класса, хочет спасать Россию и содействовать приходу Мессии. Не мог бы я его отговорить, удержать от таких подвигов?

Я пошёл и застал пристава Михайлова за спором с этим самым мальчиком. Пристав его просил сказать в жандармском отделении, куда он сейчас его доставит, что он знать не знает ни о каких глупостях, и что ничего у себя не держит, а мальчик отказывался. Говорил, что открыто скажет: его не устраивают порядки и т.п.

Пристав Михайлов давно уже получил от отца мальчика пятьсот рублей, и его задачей было - спасти его от жандармов. Но что делать, если тот сам суёт горло под нож.

Тут я должен был прийти на смену Михайлову, миссия которого провалилась, на что Михайлов дал два часа времени, так как должен был срочно доставить мальчика в жандармское отделение.

Признаюсь, что мне тоже ничего не удалось, хоть мальчик всегда относился ко мне с уважением. Слова мои его не тронули. Он стоял на своём -народ важнее отдельного человека, и пусть его сожгут или разорвут на куски - это ему ничего, лишь бы от этого была польза народу.

Матери стало плохо; её привели в чувство. Упав перед ним на колени, она просила со слезами её пожалеть. И он - смертельно бледный, не в состоянии видеть её обморока и слёз, стоял, однако, на своём. И я, к большому своему огорчению, вернулся к себе ни с чем. Буквально ни с чем. Не смог его отговорить.

Железный характер был у этого мальчика, что прямо поражало.