Мои воспоминания. Часть 2. Скитаясь и странствуя.

Это был еврей, про которого действительно можно сказать, что беда ближнего была его собственной бедой, а нужда ближнего - его собственной нуждой. Ради ближнего он не знал покоя, и киевские евреи, даже киевские "люди воздуха" с бедных улиц, думается, должны его помнить из рода в род.

И ещё много, много добрых, хороших, сердечных киевских евреев приходят мне на память, но кто может их всех перечесть? Где взять для этого место и время?

Одно могу сказать - что во время своего пребывания в Киеве мне удалось узнать изрядное число добрых, горячих и достойных евреев, которые жили красиво и умерли красиво и были преданы своему народу до последнего дыханья, как смелые и бравые солдаты.

Но как не вспомнить, как пропустить такого интересного и дорогого еврея, каким был реб Мойше-Ицхок Левин! Сейчас, когда ренегатство и ассимиляция правят свой мрачный и нудный бал на еврейской улице, он приходит на память, всё ещё светлый и лёгкий, всё ещё тёплый и близкий.

Этот реб Мойше-Ицхок Левин вообще-то был из Карлина, и на память он мне приходит из-за своего способного сына, реб Шмуля Левина, жившего в Киеве и бывшего одним из лучших киевских общественных деятелей.

Отец реб Шмуля, реб Мойше-Ицхок Левин, раздавал подаяние налево и направо и в некоторых городах строил талмуд-торы. К талмуд-торам имел он особую слабость. Взять бедных детишек в дом, обуть их, одеть, вовремя накормить и выучить - было для него наивысшим удовольствием.

Понятно, что такое удовольствие немало стоило. И его ученики из талмуд-торы не ходили оборванные, как бывало в те времена в еврейском местечке. Нет - они были хорошо обуты и одеты, а голодное выражение их бледных лиц совсем исчезло.

На столе в синагоге у реб Мойше-Ицхока стоял ящик для просьб, и каждый день, снимая с себя талес и тфилин, он обращался к ящику. Нечего говорить, что о просьбах заботились.

И странная вещь: в делах реб Мойше-Ицхок был очень твёрдым. Не упускал ломаного гроша. Тому, кто с ним торговал, приходилось туго.

Казалось, что в нём сидит два человека: один - жестокий - для дел, и другой - шёлковый, прямо ангел - для своих.

Но возможно, что он был жестоким в делах для того, чтоб иметь возможность быть ангелом для своих - для бедных мальчиков талмуд-торы, для измученных, разбитых сердец и для настоящих благотворительных учреждений?

В случае неудачи в делах, он так выражался:

"Ничего, мои люди мне помогут..."

Случился у него однажды пожар, и он всех по-отечески утешал:

"Ничего, мои люди мне потушат..."

Его люди - это были сотни учеников талмуд-торы, беспокойные, скитающиеся евреи, бросающие ему сотни просьб в ящик на столе, крупные благотворительные учреждения и т.п.

"Не беспокойтесь, мои люди мне помогут", - было его любимым выражением.

И его люди были-таки ему верны и благодарны. На пожар сбегались евреи, как пчёлы - и тушили.

Как-то у реб Мойше-Ицхока украли огромную сумму бумажных денег. Услышав об этом, он совершенно спокойно заявил:

"Не волнуйтесь, мои люди найдут пропажу..."

На его удачу воров таки вскоре нашли вместе с деньгами - не хватало какой-то мелочи. Он тогда торжествовал:

"Ну, вы видите, как мои люди обо мне заботятся? Вы видите, видите?"

И он всем внушал, что за добро всегда заплатят добром, и доказательство - нашли пропажу.

Понятно, что для тех времён помощь киевской еврейской бедноте была очень хорошо организована. Зимой все киевские нищие были обеспечены дровами и хлебом. В Песах много денег распределялось на покупку мацы, и бедняки могли спокойно сидеть за столом.

Перед самым праздником доброму Эпштейну было уже некогда жить. Обегал по очереди дарителей, показывал счёт - сколько всего надо, как велика "команда" нищих, тянул деньги, как воду, и раздавал, как воду.

Давать самим бедным реб Гирш Эпштейн умел особенно красиво. Дающая рука реб Эпштейна не могла никогда обидеть чувств бедняка, глаз бедняка.

Это - очень трудная и очень редкая вещь. Одной доброты не достаточно. К этому ещё надо иметь большое сердце и много внутренней красоты, то есть - способность тонко чувствовать.

Поэтому я считаю, что среди очень многих прекрасных крупных евреев в Киеве в моё время, - самым прекрасным был-таки золотой, сердечный реб Гирш Эпштейн.

Глава 18

Киевские евреи. – Хасиды. – Цыганки, гадалки и маленький шейгец. – История с раввином.– Хасидские ребе и ювелирное дело.– Реб Дувидл Тальнер. – Да здравствует Давид, царь Израиля. – Реб Ашер Карлинер. – Великолепная свадьба у реб Ашер Карлинера и раввина из Триска. – Хасиды.– Казаки. - Казацкий марш реб Исроэля. – Легенда с хорошим концом. - Житный базар. – Еврейские надежды. – Ветры свободы. – Пристав Михайлов и юный революционер. – Известная трагедия еврейских родителей.

В Киеве в то время было много хасидов, но без общины, без своего коллектива.

Большинство киевских хасидов были далеки от хасидизма, не имел никакого понятия, что такое хасид и что такое хасидизм, и к ребе не ездили, как здесь, в Польше, под действием экстаза, от большой веры, от любви к хасидскому обществу