Моя безупречная жизнь

А когда пресс-конференция закончилась, я перестала быть дочерью сенатора. Папа согласился признать свою вину; на нас подали в суд. Согласно официальной версии произошедшего той ночью, папа, слегка выпивший, решил прокатиться в одиночку, хотел съехать на обочину и случайно сбил пешехода. Женщину, которая была ненамного старше его самого. Ее звали Мэри. Судя по видеозаписи, папа даже не вышел из машины, чтобы помочь пострадавшей. Вместо этого он на миг остановился, а затем развернул машину и умчался прочь.

Нам сказали, что мы еще легко отделались. Жертва выжила, хотя и получила серьезные травмы. Скорее всего, она снова будет ходить, но на это потребуется много времени, сил и денег. Юристы предупредили нас, чтобы мы готовились. «К чему?» – спросила мама. «К тому, что вы лишитесь всего».

Мы потеряли свое влияние в обществе, и никто больше не хотел с нами знаться. Теперь нас перестанут приглашать на престижные вечеринки; возможно, нам даже придется переехать в другой дом. Наша семья запятнала себя. Окружающие смотрели на нас как на прокаженных. Видимо, люди считали: раз наш папа плохой, значит, и мы все – тоже.

Мы с Люс к этому времени уже рассорились, поэтому я вернулась к общению со своими старыми друзьями, которые поначалу, хоть и без особого энтузиазма, старались меня поддержать.

– Твой папа заключит сделку со следствием, – сказала Рут.

– В новостях все выглядит гораздо ужаснее, чем на самом деле, – согласилась Мэриан.

– В округе Колумбия такое часто случается, – кивнул Логан. – Как только разразится новый скандал, об этом тут же забудут.

– У нас тут в округе полно всяких отморозков ошивается, – вставил Кит.

Его замечание не сильно утешало, но я была рада, что они готовы вновь принять меня в свою компанию. Только, как оказалось, они не собирались этого делать. Им просто хотелось узнать подробности, о которых не рассказывали в прессе. Когда же стало ясно, что мне нечем с ними поделиться, у моих друзей очень быстро пропал ко мне интерес.

Мы потеряли дом и распродали все имущество, чтобы заплатить юристам и возместить ущерб пострадавшей. Я больше не могла ходить с друзьями по кафе и ресторанам, и они перестали меня звать. Часто бывало, что они о чем-то шептались между собой, а как только я приближалась к ним где-нибудь в столовой, тут же потихоньку расходились. И они больше не радовались, если я садилась рядом с ними в классе. Мы почти перестали гулять компанией, сначала я списывала это на занятость из-за грядущих экзаменов, но потом оказалось, что они тусуются, просто без меня.

Так я осталась один на один со своими проблемами. За моей спиной перешептывались, когда я шла по школьным коридорам. Передо мной расступались, будто моими неприятностями можно было заразиться. Со мной болтали, но без свидетелей – никто не хотел засветиться возле меня на публике. Примерно в это время Люс начала встречаться с Логаном. Они сблизились, когда их посадили вместе на испанском, чтобы читать диалоги по ролям. Я была потрясена, увидев, как Люс подсаживается к моим бывшим друзьям за обедом, как она шепчется с Логаном под лестницей перед уроком, как запрыгивает на пассажирское сиденье его машины, – меня словно ударили под дых. Я воспринимала это как предательство. Не потому что хотела быть с Логаном – этого я точно не хотела, – а потому что Люс выбрала именно его, их всех, после того как они отвернулись от меня.

В день накануне переезда я застала маму сидящей в халате среди коробок с разным хламом, не имеющим особой ценности, чтобы его можно было продать. Она просматривала старый фотоальбом со снимками меня и Зака в детстве. Мама почти никогда не плакала, поэтому, увидев ее в слезах, я испугалась.

– Мам? – позвала я.

Она вздрогнула от неожиданности. Глаза у нее были красные.

Мне хотелось, чтобы мама сказала, что мы найдем другой дом, что дом там, где твоя семья. Но она промолчала и снова склонилась над фотографией, лежавшей у нее на коленях. На снимке мы были все вчетвером, позировали на фоне нашего дома, стоя на большом камне под деревом и улыбаясь в лучах солнца.

– У нас все будет хорошо, – сказала я, хотя это прозвучало скорее как вопрос.

Мама долго молчала, и я уже решила, что она меня не слышала. Затем она наконец ответила:

– Не уверена.

Фэйрвью – так называлась наша прежняя улица, на которой я выросла. Я знала ее наизусть: каждые ворота, каждую подъездную дорожку и лужайку перед домом, каждый американский флаг, развевающийся на ветру.

Наш дом был ярко-желтого, солнечного цвета, с пятью спальнями и четырьмя ванными комнатами. Со стороны фасада росло старое дерево, на котором висели деревянные качели – они уже были здесь, когда мы въехали. Родители говорили, что, несмотря на множество удобств, их очаровали именно качели. Они создавали впечатление, что это место любили, что тут хорошо – как дома.