Моя борьба. Книга пятая. Надежды

Целый день и весь вечер я читал и записывал в блокнот идеи и соображения. Сейчас или никогда. Нельзя оставаться тем, кто пишет, но не издается, как из чисто практических соображений, – мало того что я на несколько лет старше тех, с кем учусь, так мне еще надо зарабатывать на жизнь, – так и из чувства самоуважения. Когда писателем решил стать двадцатилетний парень и весь день что-то строчит, он очаровашка, а когда то же самое делает двадцатипятилетний дядя, то он лузер.

Повесть Джойса «Мертвые», записал я в блокноте. Семейная встреча, гости олицетворяют различные жизненные этапы – детство, юность, зрелость, старость, – но в то же время каждый персонаж самостоятелен, индивидуален, вовлечен в жизнь. Такое типичное торжество со всеми дрязгами, где присутствуют 1940-е, присутствуют 1960-е, словно карманы внутри настоящего времени, сложность в отсутствии собственно сюжета, и вот торжество заканчивается и маленькая семья возвращается в машине домой. На заднем сиденье двое детей, старший спит, младший лежит, закрыв глаза, и прислушивается, как родители что-то тихонько обсуждают. То ли что-то из прошлого, что-то важное, то ли то, чему еще предстоит случиться. Идет снег. Они приезжают домой, дом темный и тихий, заходят внутрь… и что дальше? Что произойдет? Какое событие может быть настолько значимо, что окажется способно перевернуть все, что произошло прежде?

Я закрыл блокнот и принялся читать «Алвертон» Адама Торпа в переводе Свейна Ярволла. Речь в романе идет о вымышленной британской деревне, действие глав разворачивается в разные эпохи, в первой это семнадцатый век, а в последней – наше время. Главы написаны разными стилями и на разных диалектах. Для одной из глав Ярволл выбрал диалект расположенной в горной долине норвежской деревушки Шок, и тот странным образом прекрасно подошел: ворота в изгороди, открывающиеся, чтобы пропустить конников, поля и деревья, низенькие разваливающиеся домики, все это отлично вписалось в шокский диалект. Возможно, оттого, что диалекты и сами растут из ландшафта, и не случайно именно такой говор сложился именно в этой долине, где произношение одного слова, например, сформировалось, когда вот этот древний дуб, которому скоро тысяча лет, только пророс, а произношение другого – когда расчистили вон тот участок и возвели старинную каменную изгородь. В других деревнях это будут другие слова и другие дубы, земли и каменные изгороди.

Время текло сквозь роман, закручивало вихрем человеческие жизни. И очаровывало.

Может, меня этот роман так притягивает потому, что я вырос в поселке, где существовало лишь настоящее, а прошлое принадлежало книгам?

Я взял пива, написал в блокноте: «XVII век», посмотрел на часы, время шло к полуночи, я допил пиво и пошел спать.

Каюта располагалась внизу, прямо под машинным отделением. Я вспомнил про дедушку, он всегда бронировал каюту выше ватерлинии, а если не удавалось, то спал в креслах на палубе. Меня такие вещи совершенно не заботили – что судно может пойти ко дну, пока я сплю, а я и не замечу.

Я разделся, прочел еще несколько страниц «Алвертона», погасил свет и уснул. Спустя несколько часов меня разбудил самый необыкновенный сон в моей жизни.

Я сел и рассмеялся.

Во сне я шел по дороге возле нашего дома в Тюбаккене. Внезапно раздался грохот. Грохот был невообразимый, я знал, что подобных звуков земля еще не слыхала, он словно катился по небосводу, будто гром, только намного сильнее.

Это звучал глас Божий.

Я остановился и посмотрел на небо.

А потом что-то подняло меня!

Подняло до небес!

Ощущение было невероятное. Грохот, благоговение, вызванное присутствием Бога, и сам момент вознесения. Момент покоя и умиротворения, радости и ликования.

Я снова улегся.

Ну хорошо, допустим, это только сон. Но чувство-то было настоящее. Я ощутил его на самом деле. Жаль, что при этом я спал, впрочем, теперь я, по крайней мере, знаю, что такое чувство существует, подумал я, закрыл глаза и словно нырнул в сон, надеясь, что там меня ждет что-нибудь еще более волшебное.

* * *