Моя борьба. Книга пятая. Надежды

Это было не единственным сюрпризом. На расчищенном островке пола стоял гигантский аквариум, в котором лежал питон.

Джим сказал, что обычно предлагает всем подержать питона в руках, но сейчас тот чересчур голоден.

Я посмотрел на Джима – может, он шутит?

Нет, он говорил совершенно серьезно.

К гостиной примыкала маленькая кухня, а рядом с ней имелась небольшая ванная.

– It’s brilliant, – повторил я и заплатил ему сразу за два месяца, а он показал, как пользоваться газовой плитой, и сказал, что я могу брать все, что найду в доме, и что он заглянет в ближайшее время, чтобы покормить змею.

Он ушел, а я остался наедине со змеей. Она медленно шевелилась, вплотную прижавшись к стеклу. Дрожа, я смотрел на нее, к горлу подкатывала тошнота. Даже в комнате, когда я раскладывал вещи, меня трясло, я не мог избавиться от мысли о змее там, внизу, она преследовала меня даже во сне, мне снились кошмары о змеях всевозможных размеров и видов.

* * *

Уле писал, что, когда я приеду в Англию, он будет в Норвегии, так что первые дни я провел в одиночестве в крохотной, застеленной ковролином комнатушке, оттуда уходил по утрам, бродил по городу и возвращался ближе к вечеру. Голоса за окном звучали непривычно: дети вопили и переговаривались по-английски, а к длинному ряду домов с противоположной стороны улицы я так толком и не привык, мне казалось, будто я попал в английский телесериал, а питон тем временем делался все голоднее. Время от времени он приподнимался и ударял головой о стекло. В такие минуты я содрогался. И в то же время восхищался им, порой я усаживался на пол перед аквариумом и внимательно рассматривал это неведомое существо, живущее со мной под одной крышей.

В конце недели заглянул хозяин. Он позвал меня, сказал, что я должен это увидеть.

Он вытащил из морозилки несколько мышиных тушек. Я вдруг понял, что они лежат на той же полке, где мои сосиски. Он положил их разогревать в духовку, на спинки, с торчащими кверху лапами. Пока мыши оттаивали, он закурил трубку и показал мне посреди своего склада мусора норвежский табак «Эвентюр», выпущенный в семидесятых, его в моем детстве курил папа, потом взял за хвост одну мышь, приподнял крышку аквариума, постучал по стеклу, чтобы разбудить питона, и помахал мышью у него перед глазами. Змея, сонная и ленивая, медленно подняла голову и схватила мышь так внезапно, что я вздрогнул. Хозяин скормил ему четыре штуки. Следующие дни питон неподвижно лежал в аквариуме, а на его тонком теле выпирали четыре шишки.

Когда-то мир сплошь населяли подобные существа, примитивные, они ползали по земле или скакали на когтистых лапах вроде птичьих. Какой была жизнь, когда, кроме них, никого не существовало? Каково это – понимать, что в ту эпоху ничего другого и не было, да и сейчас не многое изменилось? Когда есть лишь тело, пища, свет и смерть?

Во время работы в интернате я кое-что понял: жизнь несовременна. Любое отклонение, всякая деформация и уродство, слабоумие, умственная отсталость, увечья и болезни в ней по-прежнему присутствуют, как присутствовали в Средневековье, но мы прячем их, скрываем в огромных, построенных в лесу домах, выстраиваем для них особые лагеря, утаиваем от постороннего глаза, создаем видимость, будто мир здоровый и крепкий, будто мир такой и есть, хотя на самом деле это не так, жизнь уродливая и извращенная, больная и кособокая, недостойная и унизительная. Род человеческий полон глупцов, идиотов, уродцев, родившихся или ставших такими, просто они больше не разгуливают по улицам и не досаждают остальным, а существуют в тени культуры, на ее ночной стороне.

Такова действительность.

Другая действительность – жизнь питона в аквариуме.

Когда-то на Земле не было ни единого существа с глазами. Потом глаза появились.

* * *

Уже спустя несколько дней я понял, что о сочинительстве можно забыть. Я пытался, но не получалось; о чем я вообще собирался писать? С чего я возомнил, будто способен создать нечто, интересное кому-то, кроме моей мамы и моей девушки?

Вместо этого я строчил письма. Эспену, Туре, Ингве, маме, Тонье. Я в подробностях описывал свой день, с того момента, как по утрам мимо дома проходит почтальон, он насвистывал «Интернационал» и будил меня; описывал все, что видел во время частых и долгих прогулок по городу, странные впечатления от посещения конторы, где выплачивают пособие по безработице, всю бедность и убожество, с которыми я там столкнулся, всю серьезность жизни, совершенно не похожей на мою собственную, ведь я ничем не рисковал, пособие мне платили раз в десять больше, чем им, причем эти деньги были для меня пустячными, нужными только для того, чтобы заняться литературой. Куратор, которого мне назначили, похоже, догадывался об этом, во всяком случае, иногда он повышал на меня голос и грозился приостановить выплаты, если я не предоставлю подтверждение, что действительно ищу работу.