Моя дорогая Ада

– Я больше не говорю с тобой по-испански.

– И не надо. Не думай, что сможешь мной манипулировать. Если бы я не взяла тебя под защиту, тебе бы здорово досталось. Твой отец на взводе, уж поверь.

Я гневно смахнула тетради и книги со стола.

– Немедленно подними все, да поскорее.

Я вскочила и уставилась в окно, чтобы она не видела моих слез.

– Ада, я жду.

– И можешь ждать долго.

– Отлично, тогда дождемся твоего отца. Посмотрим, что он скажет. Он сыграет на других струнах, уж поверь, совершенно других, долго ждать не придется.

Я повернулась, сжав руки в кулаки и топая ногами.

– Ну давай, иди к своему мужу, вперед. Расскажи ему, какая я плохая, не умею говорить по-французски, в отличие от его золотого мальчика. Чего вы еще хотите? Я здесь больше не живу, чем я вам не угодила? Я не просила меня рожать.

– О, становится весело. Нашла аргумент, да?

Двумя быстрыми шагами я подлетела к ней. Уперла ладони в бедра.

– Он вообще мой отец?

Она ошарашенно на меня уставилась.

– Прости, что?

– Думаю, ты прекрасно меня поняла.

– Что ты сказала? Что? Что спросила? Наверное, я ослышалась.

– Тогда, у Мопп. Незадолго до твоего отъезда вроде как в Аргентину. Прямо перед тем, как ты исчезла на несколько месяцев без дополнительного объяснения причин, оставив меня с малознакомым человеком. Я сидела перед телевизором и слышала ваш разговор.

– История обретает все новые краски.

– Да, я подслушивала, подкралась к кухонной двери… Войти не решилась… Потому что ты плакала.

– Ну, представить только.

– Но так оно и было. Помнишь? Нет? Возможно, твоя память не так уж хороша. Мне-то жаловаться не на что. Я до сих пор все прекрасно помню. Все. Словно это было вчера. Я сохранила каждое слово, каждую интонацию. До сих пор помню: на улице начался дождь. Мелкая морось падала на стекло, и я подумала, у меня сейчас остановится сердце. Как его зовут? Ханнес? Его зовут Ханнес? И вы познакомились в Париже? Ты тогда ездила в Буэнос-Айрес или в Париж?

Она молча смотрела перед собой. Сидела неподвижно, словно на оглашении приговора. Мой бессильный гнев смешался с чувством вины, я задалась вопросом, имею ли право так разговаривать с моей матерью – женщиной, которая однажды протащила меня через полмира и вернула обратно, пытаясь отыскать безопасное место, где мы сможем остаться. Она посмотрела на меня. На короткое мгновение мне показалось, что я смотрю в собственную бездну. То, что я делала, было несправедливо. Я чувствовала. И все же я не могла больше оставаться без ответов. Говорят, во время войны некоторые люди заходили в бомбоубежище с темными волосами, а на следующее утро вылезали из руин своих домов абсолютно седыми. Итак, передо мной стояла мать, скрывающая под париком раннюю седину. Два потерянных человека обменивались взглядами, не узнавая ни себя, ни друг друга. Она медленно развернулась. По дороге к двери у нее подкосилась левая нога. Я хотела прыгнуть к ней. Не оборачиваясь, она лишь ненадолго подняла руку – либо пыталась удержать равновесие, либо хотела меня прогнать. Она снова погрузилась в равнодушное апатичное состояние. Этот момент изменил меня навсегда.

Смерть от болезни

Это случилось в понедельник. Меня охватила непонятная боль в животе, одолели незнакомые прежде судороги, на лбу выступил холодный пот, и впервые за много лет я взмолилась Богу, чтобы это поскорее закончилось. Я не заметила, как встала, не услышала, как зашептались у меня за спиной, как одни хихикали, пока другие молча пялились в ужасающей тишине, когда повернулась и увидела на своем стуле красное пятно, маленькую лужицу крови, которая с усмешкой мне ухмылялась. Я почувствовала, что внутри все промокло, но не охлаждает, а жжет огнем, огнем стыда, насмешек и смерти. Это случилось. Налетело на меня, словно буря. Никто меня не предупреждал. Никто, думала я, медленно отступая с опущенной головой и выталкивая больное тело из класса, а потом захлопнула дверь и побежала, держа левую руку между ног и протянув правую в поисках помощи. Наконец я толкнула дверь туалета и заперлась. Осторожно, как при тяжелых повреждениях, подняла край юбки, стараясь не задеть открытую рану. Я простояла там целую вечность, захлебываясь в слезах.

Дверь в женский туалет распахнулась. Послышались шаги и кудахтающие голоса. Я сделала вдох. Это не помогло. Едва дыша, я опустилась на сиденье унитаза. Муки не прекращались. Я согнулась пополам от невыносимой боли. По ту сторону двери нарастал смех, прерываемый короткими обрывками фраз, в которых, как мне казалось, постоянно звучало мое имя. За несколько мгновений я стала объектом издевок для всего класса – да что уж, всей школы. Дрожа, я думала о матери. Я была плохой дочерью, всегда приносила ей только заботы и печали.

– Ада? Ада? Ты там?

Я замерла, узнав голос.

– Ада? Это госпожа Глюк. Ты там?

За дверью послышался шепот. Удача не приходит одна. Она всегда приводит подкрепление.

– Если ты немедленно не откроешь дверь, я позову мистера Питерса, и тогда спаси тебя Бог.