Моя дорогая Ада

– Мы были… Мы думали, что станем личностями, – меланхолично сказал Жан. – Далекими от любых буржуазных норм.

– Товарищ, далеко не все буржуазные проявления хороши, но юный дух нуждается в нормах, как и молодое государство, и все, кто хочет ему служить.

– Ваши слова звучат знакооомо, – рассмеялась моя мать чуть громче, чем следует.

Жан раздраженно на нее посмотрел. Мне стало его жаль. Этот разговор не может закончиться хорошо, подумалось мне. Моя мать твердо решила исполнить роль дерзкой дочери, такой дерзкой, какой я ее прежде никогда не видела, а мой отец смотрел на обоих товарищей с презрением – сейчас обязательно что-нибудь случится, если только не произойдет какого-нибудь чуда. Молча вошли еще несколько мужчин в серых костюмах. Они вытянули бледные лица в суровом любопытстве, готовые зафиксировать любой проступок. Отец вскочил.

– Чего вы больше боитесь?

Собеседник посмотрел на него с недоумением.

– Товарищ, – продолжил отец, – чего вы больше боитесь, свободы или собственных мыслей?

Лицо мужчины трижды поменяло свой цвет.

– Я не позволю разговаривать с собой в таком тоне, – ответил он с сильным саксонским акцентом, которого я прежде даже не замечала. – И я сомневаюсь, что мы товарищи.

– Вы правы, – отозвался отец. – И если слово «товарищ» для вас оскорбительно, я заберу его обратно.

Пожилой господин постучал ложкой по стакану, спасая ситуацию.

– А теперь прошу всех поднять бокалы за здоровье нашего товарища Ноля и за будущее нашей Германской Демократической Республики.

Все встали. Кроме моей матери. Она подняла бокал.

– Простите, что сижу, я что-то разучилась вставать и садиться.

Громко зазвенели бокалы. Жан, покачиваясь, стоял среди поздравителей. Я восхищалась его невозмутимостью. Он с улыбкой вырвался из сужающегося круга – что бы ни случилось, запереть его было невозможно.

– Ну?

Он подошел ко мне, взял за плечо и повел в соседнюю комнату. Мы остановились перед большим книжным шкафом, гости остались позади. Отец, размахивая руками, беседовал с небольшой компанией, а мать продолжала молча сидеть на диване. Я смотрела то на них, то на нас. Когда-то моя мать стояла за спиной моего отца, как я сейчас стояла за дедом. Первая встреча в катастрофических обстоятельствах.

– Это правда? – спросила я.

Дед вопросительно на меня посмотрел.

– Папа действительно тогда вломился в ваш дом?

Жан улыбнулся.

– Кто сказал?

– Уже не помню. Думаю, твоя дочь.

Жан весело на меня посмотрел.

– Моя дочь?

Я кивнула и снова отыскала взглядом родителей в соседней комнате.

– Отец рассказывал только о вашей первой встрече в зоопарке, что у него была в руках книга «История Рима» Моммзена, ты действительно спросил его, понимает ли он, что читает?

Дедушка радостно кивнул.

– Мама говорит, он стащил книгу во время ограбления. Почему вы не сообщили о нем в полицию?

– С твоим отцом мне бы такое и в голову не пришло. – Ухмыльнувшись, он пожал плечами и с резким смешком добавил: – Он показался мне крайне привлекательным.

Я уставилась на него с изумлением.

– Не волнуйся, когда я увидел, что твоя мать того же мнения, я отступил.

– А иначе ты бы…?

– Мгммм…

Он с улыбкой покачал головой.

– Я не мог допустить, чтобы меня поймала твоя мать.

– Она никогда мне не рассказывала.

– С тех пор как отец застукал меня с парой юношей на семейном ложе, семья сочла меня неловкой проблемой. И по сей день мало что изменилось.

– Рассказывай.

– Дети попрошаек и старьевщиков, малолетние преступники, утратившие честь бесстыдники. Я еще мог вытерпеть этих заблудших юношей, но ты притащил их ко мне в постель, написал отец в прощальном письме и вышвырнул меня прочь. В большой мир. Следует добавить, мои товарищи по играм принесли с собой несколько насекомых, пикантный подарочек для хозяев, – клопов, и на следующее утро отец с мачехой проснулись покусанные.

Он расхохотался.

– А когда твоя бабушка Иза вышла замуж за меня, гоя, ее отец зажег в Лодзи свечи за упокой. Меня изгнали, ее объявили мертвой. Так все и началось.

Его ищущий взгляд метнулся обратно в гостиную.

Мать сидела, опустив голову. Одинокая и потерянная, подумала я. Я приносила ей только горе. Готова отдать что угодно, лишь бы оказаться у нее в голове. Отец по-прежнему жестикулировал. Разговор стал спокойнее или слушатели капитулировали перед его монологами?

– Ты правда коммунист?

Дед посмотрел в окно. День был серый.

– Я верю в то, что здесь создается. Верю в нашу ГДР. Потому что хочу верить.

– Но ты ведь был анархистом.

– Им здесь это не нравится, и возможно, они правы. Немного. В конце концов, не столь важно. В моем возрасте все уже не столь важно. Многое меняется. Коммунист, анархист, это ведь все пустые слова, пока мы не наполняем их жизнью.

Его глаза сияли таким же темным светом, как глаза Франца.

– Вы должны говорить. Спрашивать и говорить. – Он смотрел то на меня, то на моих родителей, а затем нежно наклонил голову. – В затылок дышит тишина… Нельзя ей сдаваться.

Конец начала

Через несколько недель после визита в Веймар моя мать победила. Ей удалось убедить отца в опасности враждебного захвата ГДР при поддержке русских.