Моя дорогая Ада

Я вышла из пятнадцатого автобуса и изумленно остановилась. Нужно было просто перейти улицу к входу в метро, где в назначенном месте меня должны были ждать человек десять или пятнадцать – а может, и больше, двадцать или тридцать, но всю привокзальную площадь на противоположной стороне заполонила громадная толпа. Их оказалось гораздо больше сотни. Оправившись от первого шока, я максимально расслабленно направилась к ним, приказав себе не показывать волнения. Большинство из них я почти не знала, некоторые были старше, может, даже уже не студенты – отец называл таких патлатыми и раздражался от одного их вида. Все, что он говорил, действовало мне на нервы. Конфиденциальность. Когда он произнес это слово, мне показалось, что он швырнул его мне прямо в лицо. Почему мне? Я не могла ответить, а что еще хуже, не могла придумать других вопросов, или они казались банальными. Я подошла к толпе. Неужели в дурацкой Германии полно врачей и нет пациентов?

«Каждый таскает своих пациентов с собой».

Однажды он громко произнес эту странную фразу перед друзьями. Помимо пастыря там сидели только другие врачи – ни пациентов, ни больных.

Ко мне подбежала однокурсница Ханна и втянула в компанию. Кто-то сунул мне в руки какую-то странную траву, тонкий тлеющий древесный корень или вроде того.

– Ломонос, – пояснил незнакомец, который мне сразу понравился.

– Что это?

– Из Баварии, звучит смешно, но вставляет неплохо.

Я несколько раз затянулась и передала дальше.

– А почему оно называется «ломонос»?

– Без понятия.

Мы снова захихикали. Я сразу поняла: нас ждет необыкновенный вечер. И больше не переживала, что подумают или позднее скажут родители, когда обнаружат, что я не вернулась домой к назначенному времени. Мне стало все равно, и пока мы спускались и шли по тоннелю метро, которое проглотило нас, чтобы выплюнуть уже перед Олимпийским стадионом, я вспомнила историю про Иону и кита. Я забыла, почему он проглотил и снова выплюнул Иону, и лишь смутно помнила, что Иона направлялся в Ниневию, город безбожников. Закружилась голова. Эти странные мысли возникли из-за ломоноса?

По дороге прозвучали призывы штурмовать ограждения блюстителей порядка, как мы со смехом их называли, – очевидно, ни у кого из толпы не было билета. Студент раздал стаканы, по кругу пошли бутылки с колой и ромом, все перемешалось, и молодой человек, который давал мне покурить ломонос, протянул свой стакан.

– «Куба Либре», – он приветственно поднял напиток. – Я Оле.

– Ада, – хихикнула я и рассердилась на собственную неуверенность.

В напитке скрывалось все, что я тщетно искала годами.

– За Че! – подмигнул мне Оле.

– За Че.

Я уже слышала это имя раньше и примерно знала о кубинской революции, но, в целом, пропускала подобные темы мимо ушей, или, как я все чаще выражалась, мне было насрать.

Возможно, причина крылась в отце или домашних политических дискуссиях. Для меня они были как минное поле. И всегда проходили по одному сценарию. Со словами «очень интересно» отец вскакивал на ноги и разносил длинным монологом все коммунистическое, революционное и левое.

– Хочешь еще?

Я посмотрела на Оле. Красивое лицо. По всей голове кудри. До ушей, темно-русые. Пепельные. На руки я посмотреть не решилась. После Хаджо я утратила веру в свою теорию рук. Теперь я знала: можно иметь самые прекрасные руки на свете и все же быть свиньей. Никаких гарантий, особенно в плане внешнего вида. Определенно. Но Оле был милым. Я кивнула.

– Да.

Он со смехом налил еще.

– За Че, – сказала я, пытаясь изображать твердые политические убеждения.

– За Че, – ответил он. – За жизнь.

Жизнь? Я испугалась. За жизнь? Впрочем, почему нет. Я подняла стакан в ответ.

– За жизнь.

– Лехаим, – просиял он.

Он поцеловал меня. Это получилось так же естественно, как если бы он пожал мне руку.

– Ты еврей? – спросила я.

– Я? Не-а, но считаю, мы, немцы, должны проявить солидарность с Израилем.

Он вскочил и поднял в воздух свой Куба либре.

– Больше никакого Освенцима!

– Больше никакого Освенцима! – дружно прогремело в ответ. Остальные пассажиры уставились на нас с ужасом.

Поезд подъехал к следующей станции. Двери распахнулись. Выходя, к нам обернулась какая-то старушка.

– Ничего вы не знаете.

– Не знаем, – заорали мы в ответ.

– Не знаем, – снова вскочил Оле. Он схватил меня за руки, положил их себе на плечи и пошел. Остальные последовали за нами. Руки на плечах, полонез, разгоряченные «Куба Либре» лица и подергивание тел, поющих и прыгающих по вагону.

– Не знаем, не знаем, не знааааееем.

Другие пассажиры смотрели на нас, высоко подняв плечи. Проходя мимо, я услышала, как громко ругается какой-то мужчина, ровесник моего отца.

– Как папуасы.