Моя дорогая Ада

Теперь я ходила в университет каждый день, словно никогда не уезжала. Тем не менее я заметила определенные изменения. Ходили разговоры о демонстрациях, студенческом комитете, союзе немецких студентов, о некоем Руди Дучке[40]. Что-то происходило, и я на всякий случай старалась быть в курсе. Казалось, все возбужденно обсуждали организации и сопротивление. Членов первой коммуны арестовали за планирование покушения на американского вице-президента якобы с помощью пудинга. Шутка? К тому же планировались демонстрации из-за Вьетнама. Меня не слишком интересовала политика, но я одобряла всеобщую критику родителей-нацистов. Словно единый отряд, все ринулись прочь.

– Куда все идут? – спросила я.

– В главную аудиторию.

Главная аудитория грозила вот-вот развалиться на части, и я протиснулась в один из дальних углов. Честно говоря, я поняла только слово «вокзал». Обсуждали какие-то ограничительные меры, принятые руководством вуза, черные списки попавших в немилость студентов, которых ждали дисциплинарные меры. Выходили разные люди, произносили речи с горящими глазами, размахивали руками. Обещали, что в перерыве будет музыка в стиле бит и чтение стихов – вполне весело. К сожалению, этого не случилось, электричество выключили. Потом кто-то выскочил на стену. Уже не помню, что он говорил: фразы растягивались по помещению, словно гирлянды. Все увлеченно слушали этого парня, он излучал завораживающую энергию. Он носил плащ и выделялся среди послушных однокурсников в галстуках, с проборами и воротничками. Он даже чем-то напоминал частного детектива Филипа Марлоу из романов Рэймонда Чандлера, только был живее и агрессивнее. Как и с предыдущими ораторами, за его требования голосовали аплодисментами. Мне нравилась эта незамысловатая прямота: человек выступал, и если большинство аплодировало, дело считалось решенным.

– При чем тут демократия? – заорал вдруг кто-то рядом со мной.

Я испуганно на него посмотрела, остальные покрутили пальцем у виска. Когда он вмешался в следующий раз, его выгнали. Я не знала, что думать, но, по крайней мере, они не признавали полумер.

2 июня 1967 г

Перед Шенебергской ратушей собралась огромная толпа. Некоторые надели на голову бумажные пакеты с нарисованными лицами, другие держали плакаты «ХВАТИТ ПЫТАТЬ ПОЛИТИЧЕСКИХ ЗАКЛЮЧЕННЫХ». Я, насколько могла, пролезла вперед, периодически замечая лица из университета, но не увидела никого знакомого. Впереди, на лестнице, журналистам позировали какая-то супружеская пара и местная знать. Женщина была очень красива. Вдруг я вздрогнула. Мне показалось, что я увидела возле лестницы знакомое лицо. Темные волосы, задумчивая напряженная поза, я сомневалась, но очень хотела убедиться, да, это должен быть, это может быть только он.

– Ханнес!

Я громко выкрикнула его имя, пробиваясь вперед, подпрыгивая и размахивая руками, но мой голос тонул в общем крике. Я уже почти добралась до лестницы. Ханнес или тот, кто там стоял, исчез. Я разочарованно вертелась во все стороны, встала на цыпочки и увидела, как супружеская пара исчезла в ратуше.

– Это были они? – спросила я.

Сосед уставился на меня, будто я упала с луны.

– Кто?

– Ну, шах и Фарах Диба[41].

– Нет, песочные человечки.

Видимо, он считал себя особо остроумным.

– А тип рядом с ними?

– Альбертц, мэр.

Внезапно люди из рядов перед нами начали кричать. Стоявшие слева и справа от лестницы мужчины в черных костюмах, белых рубашках и темных галстуках вытащили дубинки и принялись прицельно лупить стоящих вокруг демонстрантов. Все произошло так быстро, что сначала я ничего не поняла. Я думала, это полиция в штатском, но их лица были темнее, они хватали своих жертв и на глазах у упорно смотрящих вперед полицейских оттаскивали от входа в ратушу, а потом передавали представителям правопорядка, которые постепенно начали просыпаться. И их еще за это благодарили. Через несколько минут на площади возле ратуши царило злобное, вопящее безумие. С левой стороны на помощь коллегам пришел отряд конной полиции. Они погнали лошадей прямо в толпу. Мы кричали, пытаясь убежать. По бокам поставили ограждения – изначально они должны были сдерживать людей, но теперь нас окружили. Происходящее выглядело как согласованная акция, словно люди в черных костюмах, которые только что приветствовали шаха, договорились с полицейскими вместе выступить против демонстрантов. Совершенно иная картина, чем волнения возле Вальдбюне перед концертом «Stones» два года назад. Я снова ничего не понимала. Видимо, за последние дни и недели многое изменилось, я словно вышла из монастырского уединения и оказалась среди разъяренной, бушующей толпы. Я увидела впереди несколько окровавленных лиц, за ними с враждебной ненавистью бежали полицейские. Я осторожно отступила назад. Мне не хотелось получить по голове дубинкой или оказаться в полицейском фургоне.

– Патлатый сброд. Сегодня вечером они получат свое.