Моя дорогая Ада

Меня немного разочаровало, что ему не удалось сохранить трезвость даже в такой важной миссии.

– Ну даааа, – протянул он, точно как моя мать, – там оказались те же парни, что и при въезде, они записали мои личные данные и теперь хотели увидеть капусту.

– Какую капусту? – спросила я.

– Ну, капусту, три штуки, они нашли их, когда обыскивали меня на пути туда.

– Тебя обыскивали при въезде?

Он кивнул.

– И ты рассказываешь нам только сейчас?

– Не хотел тебя нервировать, Метеор.

– Ты с ума сошел?

Мне захотелось ему врезать. Он сидел передо мной, широко расставив ноги, запихивал в рот один кусок гауды за другим в перерывах между затяжками и невозмутимо рассказывал, как погранцы нашли его деньги. Молодой немецкий оборванец с тремя тысячами марок в кармане едет в Амстердам, а через день возвращается без гроша и с несколькими килограммами гауды. Honni soit qui mal y pense[39].

– Дальше, – сказала я.

– Ну даааа. – Снова напоминание о доме, я уже была готова его пристрелить.

– Давай к сути.

– Ладно, в общем, стою я перед ними, а они обыскивают пакеты, разрезают гауду, и я говорю, эй, это мой сыр, может, тогда заплатите, или с вами свяжется мой адвокат, я знал, они мне ничего не сделают, и видел, как они медленно краснели и зеленели от гнева. Пошли, сказал один, карлик с огромным носом, на личный досмотр. Я ухмыляюсь, давая понять, что буду рад любому визиту, даже самому неожиданному, ведь я порядочный гражданин и не чувствую никакой вины. Он заталкивает меня в кабинку и просит спустить штаны. Я с улыбкой грожу ему указательным пальцем, предвкушая увидеть разочарованное лицо. Так и вышло. Кажется, он просветил меня насквозь от задницы до горла, уж больно хотел найти нечто неподобающее. Но лишь зря потратил время. В общем, им пришлось меня отпустить.

Марейке и Таня смотрели на него с восхищением. Иногда женщины бывают ужасно глупыми. Мне захотелось их сфотографировать, чтобы добиться хоть какой-то самокритики.

– А еще я услышал, как Карлик Нос что-то шепнул своему начальнику, а тот пожал плечами и по-голландски ответил, мол, при всем желании они не могут меня задержать. Если подумать, язык не такой уж сложный. По-голландски все звучит как-то приятнее.

– На что же вы потратили в Амстердаме три тысячи семьсот марок?

– Вечеринка, – отвечаю я, нахально ухмыляясь ему в лицо.

– За три тысячи семьсот марок? Что же это за вечеринка?

– Отличная вечеринка, – уверяю я.

– Никогда о таких даже не слышал.

– Ну, – говорю, – каждый развлекается, как может, верно?

– Кем вы работаете?

– Я художник.

– Вот как? Что продаете?

– Грезы.

– Думаю, в тот момент ему захотелось меня ударить. Но ведь правда грезы, я даже не обманул.

Я молча отправилась в комнату и рухнула на кровать.

Мне стало дурно.

На следующее утро наступил день стирки. Я, как обычно, сложила все в кучу, в том числе и барахло Оле, вытряхнула карманы и уже собиралась идти к родителям, когда увидела на полу среди салфеток маленькую бумажку. «Linda, nieuwe liliestraat 24 b, 0031–20–894511, lekker neuken in de keuken». Что все это значит?

– Lekker neuken in de keuken? – сказала я Оле, зайдя на кухню. Он стоял один у плиты, и его лицо три раза сменило цвет. Он вылупился на меня с открытым ртом, словно я прилетела с другой планеты и спрашиваю, как пройти к площади Лейдсеплейн. Прежде чем он успел что-то придумать, я перешла в наступление.

– Кто такая Линда с Нойве Лилиестрат?

Он быстро сдался. Линда была проституткой, «keuken» значило кухня, а «neuken» переводилось как трахаться. В записке говорилось о великолепном трахе на кухне. Мне поплохело.

– Ада?

Я испуганно обернулась. В дверях стоял Спутник.

– Привет.

Он бросился мне на шею.

– Адааааа.

Я крепко обняла его.

– Теперь ты останешься?

– Пока не знаю…

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Он снова вырос. Я неподвижно стояла с ним рядом.

– Вчера у нас были гости.

– Да?

– Да, дядя Ханнес.

– Дядя Ханнес? – Я замерла. – Какой дядя Ханнес?

– Ну, дядя Ханнес, папа Францхен.

– А кто такая Францхен?

Очевидно, последние новости прошли мимо меня.

– Ну, его дочь, а мама – ее крестная.

– Чья?

Я совсем запуталась – очевидно, есть какой-то другой Ханнес. Я никогда не слышала про Францхен и не знала, что у матери есть крестная дочь.

– Ну, дяди Ханнеса.

– И давно мама крестная?

– Не знаю. Может, была всегда?

Она никогда мне не рассказывала. Чудовищно.

– Ты уверен?

– Он поцеловал маму, когда пришел.

– Что?

– Поцеловал в губы.

– Правда?

– Да, и папа ничего не сказал, только так смешно посмотрел…

– Как?

– Не знаю…

Он пожал плечами. Нужно позвонить Мопп, только не отсюда.

Вечером я вернулась с выглаженным бельем. На кухне меня дожидалась небольшая приветственная делегация, преимущественно из женщин.

– Да?

А потом произошло нечто беспрецедентное. Слева и справа от абсолютно удрученного Оле стояли Таня, Марейке и Андреа. Хотте, очевидно, ушел на очередной политический митинг.

– Ада, – начала Марейке. – Нам нужно поговорить.

На первый взгляд мне показалось, что они читали Оле нотации, но все оказалось иначе.