Моя дорогая Ада

– Малышка прибилась несколько недель назад. Я и кошка. – Она рассмеялась. – Сначала я думала, ничего не выйдет, но теперь уже не представляю без нее жизни.

Я видела, как животное облизывало на кухне лапы.

– Про Спутника Отто знал лучше, – сказала я. Странно было называть его просто по имени. Кошка провела лапкой по мордочке. – Как ее зовут?

– Элеонора.

– Красивая.

– Что твой отец знал лучше про Спутника?

– Когда мы приехали навестить маму после родов… Акушерка дала не того ребенка. Перепутала.

Уже в дверях Мопп снова взяла меня за руку.

– У твоего отца хорошая интуиция.

Спускаясь по лестнице, я вспоминала Ханнеса. Когда мы впервые встретились, он тоже взял меня на руки, даже подбросил в воздух. У меня в голове пел Пол.

Ради лучшего будущего

То, что началось как игра, постепенно превратилось в изматывающий марафон. Все постоянно были под кайфом. Я всерьез задавалась вопросом, каково это – заниматься сексом на трезвую голову. Ни о какой любви речи больше не шло. Я испытывала отвращение. Может, в таких вопросах я просто была другой, не знаю, в любом случае все происходящее страшно меня раздражало, и страсть тоже начала угасать.

В следующие месяцы дела пошли под откос. Мы постоянно обсуждали какие-то правила: кто и когда должен убираться, ходить в магазин, а главное – чистить санузел. Это стало главной проблемой. Честно говоря, грязью заросла вся квартира. Раковина на кухне постоянно переполнялась, ванная – невообразимая роскошь для коммуналки – покрылась плесенью, но хуже всего был туалет: прежде всего, там невыносимо воняло. Мужчины обладают даром упускать из виду все, что их не интересует. Оле, Хотте и Миша знали: нужно просто продержаться до момента, когда одна из нас не выдержит. К сожалению, обычно первой за тряпку хваталась я, хотя чистить туалет за другими было жутко отвратительно – меня до сих пор тошнит от воспоминаний, но я просто не выдерживала подобной грязи. Они этим пользовались. Возможно, просто неосознанно, а может, их так вырастили матери. Я часто думаю, что они обращаются с нами так же, как с ними обращались матери. Воспитание – это месть.

Потом пришел героин. Он тайком пробрался в нашу жизнь. Сначала я не заметила изменений. Мы избегали друг друга уже несколько недель. Пока я пыталась возобновить учебу, Оле занимался своими делами. Когда я просыпалась по утрам, он лежал рядом в полумертвом состоянии. Когда я возвращалась домой вечером, его не было.

Я впервые увидела это сквозь полуприкрытую дверь ванной. Марейке стояла совсем рядом, наполовину закрывая его собой. Оба были голые. Казалось, они целуются. Нужно идти, подумала я, но не могла сдвинуться с места. В чем дело? Почему я хотела смотреть на то, что причиняет боль? Пахло жженым сахаром. Что там делает Оле? Обвязал руку ремнем? Зачем? Почему над локтем? Я видела, как он сжал руку в кулак. Марейке сделала шаг назад и открыла обзор. Он протянул ей связанную руку. Она держала шприц. Подняла его вверх, против света. Выпустила несколько капель в воздух. А потом ввела иглу в вену. Я отвернулась. Я ненавидела шприцы, не могла смотреть, как он добровольно позволяет втыкать себе в руку иглу, и смутно понимала, что происходит, я уже слышала про эту дрянь раньше. Нежность между парочкой меня обескуражила. Я поняла: ему нужна именно такая, как Марейке. Нянька. Оле рухнул на каменный пол и больше не двигался. Марейке собрала вещи: зажигалку, ложку, бумажку, ремень. Она обернулась. Мы встретились взглядами. Оле лежал на полу, полуприкрыв глаза и спокойно дыша, на его губах играла улыбка, казалось, он обнимает весь мир. Но только не меня. Я осторожно закрыла дверь.

Изменился не только Оле. Хотте занимался политикой с ночи до утра и постоянно приводил все больше друзей. Он становился все фанатичнее, говорил о подполье и вооруженном сопротивлении. Судя по телевидению, мир загорался со всех углов, и именно мы пытались его поджечь. Все говорили о Вьетнаме, но говорили разное. Я поняла: пора уходить.

– Заходи.

Вернувшись в подвал, я распаковала чемодан. Вечером, когда я поднялась наверх, на столе стояла бутылка шампанского. Раньше мы никогда не пили шампанское. Слишком расточительно. От их испытующих взглядов в горле встал ком. Я мужественно боролась. Я больше не могла мыслить ясно, случившееся за последние месяцы не получалось выразить словами. Спутник сидел рядом со мной. Он тихонько взял меня под столом за руку. И нервно заморгал. Мы по-прежнему стояли на тонком льду и скользили друг другу навстречу. А потом это все же случилось. Я ничего не могла поделать – а может, и не хотела. Я опустила голову. А когда снова смогла выпрямиться, все сидели молча и вытирали слезы.

Весна 1967-го