Моя дорогая Ада

И так было каждый день. На каждый простой вопрос из нее вырывался неиссякаемый поток мыслей и ассоциаций, накладывались, смешивались и отбрасывались самые неподходящие цвета, пока не начинала кружиться голова. И она постоянно говорила «mon p’tit», малыш, что поначалу меня ужасно раздражало, ведь еще никто не упрекал меня в сходстве с мальчиком, но со временем я поняла, что «ma petite», то есть малышка, звучало бы уничижительно, а слова «mon p’tit» повышали мой статус до титула инфанта, что мне очень нравилось, особенно учитывая присутствие в нашей семье Спутника.

Лола любила готовить «p’tit guelleton», небольшой перекус. Моя мать не слишком любила стоять у плиты, ежедневная готовка горячей еды для всей семьи было ее обязанностью. Она не возражала и была скорее «gourmande», чем «gourmet», то есть предпочитала изысканной французской кухне обильную еду, нередко с избытком сахара.

– Слишком много претензий, слишком мало еды, – приговаривала она.

– Mais non[46], значит, она забыла, как едят во французской деревне, на простых постоялых дворах, где едят routiers, как это…

– Дальнобойщики?

– Mais oui, tout а fait, mon p’tit[47], дальнобойщики. Ха, немецкий язык чудесен, эта манера составлять из двух или трех слов новое, хотя есть в этом что-то от брака по принуждению, впрочем, кто знает, возможно, такие браки – самые лучшие. Кажется, твой французский весьма хорош. Но, знаешь, я старая эгоистка и скажу откровенно. Мне просто нравится говорить тебе по-немецки. Или правильно – с тобой?

Я кивнула.

– И никогда не будь любезной, ясно? Послушные девочки – серые и скучные. Нет, мы живем, сияя. Попробуй фуа-гра. Tu m’en diras des nouvelles[48]. Роберт? С ним вечно одно и то же. Приходит, когда хочет, и никогда не уходит, когда хочу я. Un vin doux pour le foie gras, je vous prie[49].

– Voilа, твоя комната. Сала тоже жила здесь. Тогда у нас еще была прислуга, теперь это уже несовременно. Если что-то понадобится, дай знать.

Когда она захлопнула дверь, до меня долетел аромат ее духов, прохладные ноты сандала и ветивера с острой сладостью мандарина. Я приехала, или это лишь новый этап в бегстве от прошлого в поисках нового настоящего? Или я слепо брела в свое будущее по проторенной матерью дороге?

Dans la rue [50]

Прежде всего, меня поразила разница в языках. Французы ходили не «по», а «в» улице. Выходит, имелась в виду не только земля, по которой ступали ноги, – к улице относилось все, а прежде всего дома, что ограничивали обзор и одновременно направляли взгляд вверх, в небо. Париж жил своей историей, его не оторвали от прошлого, как Берлин, нет, здесь все дышало, как прежде, до 1945-го. В некоторых местах мне вспоминался Буэнос-Айрес, смутные образы, пылившиеся в дальних уголках воспоминаний. Париж и Буэнос-Айрес – куда бы я ни посмотрела, куда бы ни направила свои мысли, я повсюду встречала мать.

Освещение и погода менялись от квартала к кварталу. Апрель зажег фасады османских домов на бульварах, а после первого ливня на извилистых улочках квартала Маре между третьим и четвертым округами я попала в другую эпоху. Здесь, где-то между Бастилией и площадью Республики, не только пахло далеким прошлым, но и сохранились еврейские магазинчики, старая синагога, рестораны, кошерные и некошерные, антикварные лавки и барахолки, книжные, галереи, магазины одежды и маленькие бутики. На Сен-Мишель и Сен-Жермен люди жили на улице или в кафе.