Моя идеальная

Прижимаю кулак к губам, чтобы самому не завыть. Уже даже не пытаюсь сдерживать соляную кислоту, что выжигает закрытые веки и глазные яблоки. Я не знаю, что сказать, что сделать, как успокоить, как вырвать из неё всю эту боль? Но одно я точно могу. Уничтожить это ебаное чувство вины передо мной. Громко дышу, вгоняя в лёгкие сейчас такой необходимый кислород. Убираю кулак ото рта и им же зло вытираю слёзы. Вынуждаю рыдающую Настю посмотреть на меня. Знаю, что она замечает, как блестят мои глаза и видит мокрые полосы на щеках, но мне похую. Это её боль, и я не просто разделяю, я перенимаю её всю.

— Я понимаю, Насть. Я понял, почему ты так поступила. Когда на следующее утро после встречи ты всё рассказала… — голос срывается и предательски дрожит, но я продолжаю, с трудом выталкивая из себя необходимые слова. Не только потому, что должен что-то говорить, а потому, что это моё признание и моя правда. — Когда просила не молчать, я не смог ничего сказать, потому что мне надо было больше времени, чтобы всё проанализировать и принять, а потом я услышал, как открывается входная дверь, и до меня, блядь, дошло, что мне похую на всё, что случилось. У тебя не было выбора. И ты всё сделала так, как должна была. Ты была права во всём: я бы не отпустил тебя, нам обоим было бы больнее, если бы мы продолжали тайно встречаться. Когда я понял, через что ты прошла, то просто не мог отпустить тебя. А за минуту до того, как я схватил тебя у выхода, я… — не могу договорить, горло таким спазмом скручивает, словно все связки стянули в узлы и продолжают тянуть, пока они не разрываются на хрен.

Я убью её предков, если увижу. Я, блядь, на куски их разорву не за то, что они сделали с НАМИ, а за то, что они сделали с МОЕЙ маленькой любимой девочкой. За весь тот Ад, через который она прошла. Я просто их убью.

— Что за минуту, Тёма? — сипит, изучая эмоции на моём лице.

Знаю, что она там видит, но сейчас не в силах это спрятать.

Ярость. Ненависть. Боль. Желание убивать.

Опускаю веки, шумно выдыхаю и, когда снова смотрю в блестящие зелёные глаза, высекаю ровным тоном:

— А за минуту до этого я заново влюбился в тебя, Настя. В твою силу, в твою сталь, в твою нежность, в твою слабость, в каждую частичку твоего тела и души. Я люблю тебя, малыш, до смерти. Навсегда. Больше, чем космос.

— И я тебя люблю, Артём, выше облаков.

И я целую её со всей этой облачно-космической любовью. Без сексуального желания, без похоти, без страсти, но со всей, сука, доступной мне нежностью. Одними губами. Любимая отвечает тем же.

Никаких больше слов нам не надо.

Так мы уничтожаем всё недоверие и страхи.

Там мы разрываем все рамки и недосказанности.

Так мы стираем всю боль и отчаяние.

Так мы прощаем друг друга и сами себя.

Так мы любим.

— Я люблю тебя. — шепчем в унисон и смеёмся искренне, открыто, от всей души, без груза на плечах и давления в груди.

Так мы упиваемся своим счастьем.

Глава 17

Взлётная полоса пройдена. Мы летим

Весь день проходит на невъебенно-мощной волне эйфории. Квартира пропитывается нашей любовью и будто меняется, становится ярче, просторнее, уютнее. Никогда я не чувствовал себя здесь как дома.

Нет, это, конечно, моё жилище, но раньше оно не было домом. Без неё не было.

— Дом — это не место. Дом — это человек. — говорит Настя, когда делюсь с ней своими глупыми розовыми мыслями.

Я сам сказал, что теперь я для неё дом, но до конца не понимал, что именно значат эти слова. Теперь я знаю. Нельзя сделать из жилого пространства настоящий дом, если в нём нет того самого единственного человека, в котором заложен весь смысл этого понятия.

Я никогда не обрастал вещами просто потому, что мне это было не нужно. Никаких картин, безделушек, фотографий, лишней посуды и мебели, только самое необходимое. Но когда любимая распечатывает на обычном листе наше фото, которое сделала парой минут раньше, и вешает над кроватью, я начинаю просто маниакально фанатеть по этой фигне, и делаю ещё десяток фоток, залепляя ими всю стену. На них мы целуемся, обнимаемся, кривляемся, смеёмся и просто смотрим друг на друга такими глазами, что я тупо охреневаю от того, как мы столько времени могли не замечать очевидного. Мы, мать вашу, два года были влюблены друг в друга, но из-за грёбанных, ничем не обоснованных страхов тупо упустили это время. Даже на бумаге наши глаза горят той самой невыраженной любовью, которую мы так глубоко прятали и которой так отчаянно сопротивлялись.

— Люблю тебя, малыш. — бомблю при каждом столкновении.

— Люблю тебя, любимый. — смеётся моя девочка.

Сегодня даже хмурое небо, которое последнюю неделю безостановочно пыталось утопить нашу планету, сияет какой-то нереально яркой голубизной и слепящим солнцем. Белоснежные облака, выше которых меня любит моя девочка, медленно плывут по этому полотну, создавая на мокрой земле причудливые тени. До этого дня я никогда не обращал внимания на всё это, но сегодня будто впервые вижу, какой охуенный вокруг нас мир.

Наш мир.