Моя любимая страна

Они получили место в яслях — потому что Тамара выросла и стала хозяйкой квартиры. Она была нелюдимой, говорят соседи. Работала на заводе «Москвич». Жила одна. Никогда не вышла замуж. Болела почками, ослепла. Никогда не родила ребенка. Никогда не увидела своего брата, исчезнувшего в детдоме, когда ей было три.

«Вот теперь у нашего призрака есть история», — сказал Денис и успокоился. Я успокоилась тоже. Денис иногда говорил с Тамарой вполголоса, требовал вернуть любимую кисть.

Однажды ремонт закончился (а война — нет). Денис подговорил своего друга-узбека, и он принес казан душистого плова. Я позвала своих любимых. Мы ели плов и еще еду, много смеялись. Я должна была чувствовать счастье, и я его чувствовала, но какими-то урывками, кусками, его затапливала тревога. Я не понимала, откуда тревога. Я думала, что она просто пропитала меня и нужно время, чтобы тревога вышла, а на ее место зашло счастье.

Через полгода мое государство решило, что пошатнувшуюся экономику надо поправить. Началась реновация — старые дома сносили, а землю отдавали строительным компаниям. Жильцов выселяли в промзоны. Мой дом оказался в списке.

Я попыталась организовать сопротивление. Соседи сказали, что я сумасшедшая засекаться с государством. Весь их опыт, вся их семейная история говорили, что, если ты сопротивляешься, ты в лучшем случае окажешься в тюрьме, в худшем — в могиле. «Да мы хоть на Марс поедем, если скажут, — кричали они на собраниях. — Раз наше государство так решило, так и лучше, ты-то, блядь, кто?» Пожилая женщина сказала, что надеется умереть до того, как дом снесут. Молодой отец отказался смотреть документы со словами: «Мне страшно». Соседка с пятого этажа сказала, что все в руках Божьих и если Господь хочет, чтобы дом устоял, он устоит, но Господь хочет иного, и перечить ему нельзя.

Я судилась. Я проиграла все суды.

Мой дом внесли в очередь на снос.

Я заперлась среди красивых стен. Плакала. Много спала. Гуляла по маршруту кухня — комната, лежала на полу. Под окнами смеялись, дети топали в школу, куда не пойдет моя дочь. Про настоящее и будущее думать было невыносимо. Я думала про прошлое.

Я думала про свою семью. Какие мы везучие. За весь двадцатый век мы не потеряли ни одного человека. Ни в революцию, ни в гражданскую войну, ни в репрессиях. Первая мировая пожевала моего прадеда и отпустила. Вторая мировая не съела никого из моих, хотя держала всех во рту. Афганистан, две Чечни, Грузия, Украина, Сирия — все прошло мимо, никого не убило.

Я думала про свою бабушку. Какая она была сильная, неулыбчивая. Крестьянка, работала на заводе. Похоронила мужа и занималась пасекой, чтоб поднять маму и брата. Всю жизнь она трудилась и тихо откладывала деньги, а потом положила их на вклад на мое имя. «Твоя дочь не будет ни в чем нуждаться, — сказала она маме. — Захочет, будет жить в самой Москве, захочет, никогда не пойдет замуж». Это деньги обесценились через месяц после ее смерти. Когда я выросла, я сняла их с книжки. Тысяча рублей — две пары носков, двое трусов.

Я думала про маму — девочку из ярославских бараков, первую в нашей семье с полным школьным, а затем и высшим образованием. Она тоже хотела на завод, но в итоге изобретала краски — всю жизнь, пока страна не рухнула. Она мыла полы, потом учительствовала в школе. Ее мечтой был деревенский дом — и она уже накопила денег, но деньги обесценились в 90-е. Она успела купить холодильник. Этот холодильник стоит у нас до сих пор — материальный итог ее жизни, она не может его выкинуть.

Я думала про Тамару. Видела ли она эти слова на обороте квитанции? Знала ли, что родители выбирали между ней и братом — и выбрали ее? Знала ли, что ее брат жив?

Почему, с чего я вообще решила, что моя жизнь сложится иначе?

Я встала на ноги, вышла из красивых стен. Я продала квартиру. Денег получилось не то чтобы много — но мне еще раз открыли ипотеку. И теперь я заново делаю ремонт. Денис остался со мной. Мы близкие друзья. Он по-прежнему ходит в церковь, когда я еду в командировку.

Тамара осталась в той квартире. Она больше не показывалась, я чувствовала ее засыпающее, уходящее дыхание. Она передала свое послание. Я его получила.

Я очень счастливая. Я вместе со своей семьей. Жизнь бьет нас несильно.

«Рожай ребенка, — говорит мама. — Лучше никогда не будет, рожай сейчас».

Цифра

В 2021 году российские суды решили судьбу 783 тысяч человек. Оправдательных приговоров было ровно 2190. Две тысячи сто девяносто. Шанс быть оправданным — 0,28 %.

Быть женщиной

Это был последний день перед отпуском. Я пришла на работу в белом платье. Оно было не совсем белое, ткань чуть желтовата, как будто его достали из старого сундука. Платье было кружевным и держалось на лямочках. Я его купила в торговом центре — сама пошла и купила. К платью я надела белые босоножки на платформе с цветными застежками.

Мне хотелось показать редакции, какая красивая я ухожу в отпуск.