Моя мама - ведьма!

Горькое, глухое, бесконечно мучительное тянет меня изнутри. Двенадцать лет. Он рос без меня. И вернуть их я не могу. Не могу увидеть, как он первый шаг сделал, первые слова его услышать, на первом колдовстве поймать.

Говорят, лучше нет участи — родиться ведьмой. Я же вот свою долю напрочь прокляла. Не была бы ведьмой — не пришлось бы расставаться с моим малышом на долгую вечность. И ведь снова придется сделать именно это, вернуть его Аджиту и уйти.

Придется, да.

Но сейчас я ложусь рядом с сыном, осторожно касаюсь теплых пальцев. Пытаюсь убедить себя, что имею на это право.

Прикидываю, что такого можно рассказать настолько взрослому юному мужчине, что он с интересом меня послушает. Он-то, конечно, ждет, глазами вон меня заинтересованно сверлит, но все равно, не хочется позориться откровенно древней и скучной мутью.

— Ты слышал, что наша королева в твоем возрасте сбежала из дома? — тихо улыбаюсь. — Услышала, что на краю Хрустального Леса проснулся черный дракон. Проснулся и давай буянить. И принцесса наша решила, что лучше любого рыцаря с ним справится. Стащила отцовский меч, угнала любимую лошадь матери, самобранку со связью с королевской кухней за пазуху сунула.

— Её светлость Эмира? — Вик заинтересованно таращится на меня. — Я её видел, думал, она — скучнейшая тетка…

— Ну так, потому и скучная, что в свое время умудрилась набедокурить, — подмигиваю, — зато какая умная она у нас сейчас?

— Папе она тоже нравится, — Вик запрокидывает голову, вытягивая руку в сторону проникающего в скворечник лунного луча, — говорит, самая толковая из людских.

— Хорошая, да, — киваю, и самыми кончиками пальцев касаюсь мягких волос сына.

Не буду говорить ему, что после коронации Эмиры очень ждала, очень надеялась, что у прогрессивной королевы, уравнявшей в правах с людьми многие магические расы, найдутся силы докопаться и до замшелых законов ведьминых ковенов, но…

Не было мне на роду написано легкой судьбы, что уж тут.

— Мама, — тихо шепчет Викрам, прижимается щекой к моему плечу, — я спросить хочу. Может, ты со мной к отцу вернешься? Он тебя не выгонит.

— Давай ты все-таки поспишь, милый, — откликаюсь тихо и не морщусь, когда в запястье покалывает. Пальцы касаются кожи Вика, оставляя на ней темный синий след сонного заклинания.

— Это… Нечестно… — тянет Вик и тяжело клюет носом.

— Да кто же спорит, — вздыхаю тихо и самой украдкой прижимаюсь губами к его волосам. Невозможный жест, недопустимый. Не была уверена, что хоть когда-нибудь так смогу. Но вот сейчас мой сын спит со мной рядом, и только поэтому у самой у меня сна ни в одном глазу. Все внутри ходуном ходит. Требует рыдать, летать, выть белугой и бесконечно его обнимать, пока не отняли.

А я — я себя в руках держать стараюсь. Просто тихонько глажу его по плечу, сгущая вокруг согревающие чары. Ночь хоть и летняя, но зябкая. Одеяла нам сильно не хватает. Не хватало мне еще, чтобы простыло мое сокровище. Вот его отцу-то счастья будет. Мало же меня, что вот-вот заявится, спустя двенадцать лет после разрыва. Так еще и наследничек с соплями — вот где счастье-то.

Вик спит беспокойно, да и чего ждать от ребенка, который за один короткий день столько всего провернул. И отца провел, и сам сбежал, и меня нашел, и даже от двоюродной бабушки успел побегать по чужому городу. Я тихонько мурлычу ему мамину колыбельную. Потихоньку, но Вик успокаивается. Уютнее на моем плече устраивается.

Я все-таки засыпаю ближе к рассвету. Забываюсь усталым тяжелым сном, настолько же неприятным, насколько может быть колдовство чуждое твоей природе. Ненадолго засыпаю, правда. Буквально через час что-то силком выталкивает меня из и без того-то мучительного, горько-жгучего сна.

Я сажусь на еловых ветках, долго вглядываюсь в начинающую светлеть темноту, слушаю лихорадочно стучащее сердце, пытаюсь понять, что же вдруг заставило меня так подскочить.

— Ты щ-щ-щедрая хос-с-сяйка, — сладко и предвкушающе шипят духи браслета, снова присасываясь к моей крови. Да, согласна. Мне бы быть поэкономнее, пусть даже сейчас речь не о годах моей жизни идет, о неделях, но… Что поделать, если жгет изнутри беспокойством тугая петля материнских чар. Требует, требует чего-то, чуть мне сердце из груди не вырывает.

Приходится перейти на магическое зрение.

И вот тут я уже не могу оставаться лежать на еловой лежанке.

Какое лежать? Если вижу, как ползет к нам по дощатому полу скворешника новая незримая черномагическая дрянь с узким, похожим на лезвие ножа, жалом.

Что-то я сомневаюсь, что это она так, познакомиться заползла! Больно уж у неё шипение неприветливое какое-то!

Господи, мама, почему мы с тобой были плохие девочки, неблагонадежные сестры своего ковена? Были бы “хорошие” — и семейное черномагическое искусство познали бы. И сейчас сплела бы я “черное зеркало” и отправила бы вот эту мерзость по обратному адресу, да еще и в десять крат умноженное.