Моя милая Софи

Из всех поездок на машинах у нее в памяти сохранилось лишь одно яркое, как вспышка, воспоминание из детства. У знакомых была «Волга» – роскошная по тем временам. Синяя «Волга» летела по загородной дороге, упирающейся в самое небо, от скорости кружилась голова и слабели ноги, и от глупого страха – мы вот-вот въедем в море! – детское сердечко обмирало. Софи пыталась заполнить этим воспоминанием гнетущее ожидание, только не получалось.

Тишина тяготила, но Софи была благодарна Аверонскому за то, что молчало радио, молчала магнитола, молчал в бардачке отключенный айфон. За окном сменяли друг друга фасады старинных домов, мелко накрапывал дождик, куда-то торопились люди, и улицы постепенно расцветали кляксами ярких зонтов.

– Я никому не сказала, – произнесла Софи, по-прежнему делая вид, будто ей интересно происходящее по ту сторону оконного стекла.

– Я знаю.

– Откуда? – она недоуменно оглянулась.

– Просто знаю.

– Так не бывает.

– А как бывает? Бывает, что одним ужасным утром граф Дракула просыпается с кошмарным похмельем, а хуже того – живым?

– У вас было похмелье? – Софи не сдержала улыбку. – Вы поэтому напились?

– Я не напивался, – возразил Аверонский. – Я… гм, лечился.

– Водкой.

– Коньяком, – он кинул на нее насмешливый взгляд и добавил. – Очень дорогим коньяком.

– О, у вас все самое «очень дорогое», не сомневаюсь. Я подумала, подставить вас было бы не честно, Александр… Надо же, какой идиотизм!

– Спасибо. Только почему не честно?

– В ответе ли доктор Джекил за мистера Хайда?

– Крайне неудачное сравнение. А знаешь почему? – Аверонский остановил машину на перекрестке, дожидаясь, пока загорится зеленый.

– Почему?

– Ничего не изменилось. Для человека, привыкшего идти по трупам…

– Вы убивали, чтобы выжить! – с горячностью воскликнула Софи, чувствуя себя полной дурой. Она оправдывала чудовище! Что бы сказал на это дядя Андрей?

– Я и теперь буду убивать, чтобы выжить, – мрачно ответил Аверонский. Ему вспомнился напыщенно-брезгливый голос Луиса в телефонной трубке. «Я и без твоих грошей буду нем, как рыба». Будешь, мон шер, непременно.

Автомобиль снова двинулся. Взобрался на Вантовый мост и устремился на противоположный берег Даугавы.

– Не понимаю, – в ужасе прошептала Софи. – Зачем?

– Теперь даже больше, чем раньше, – жестко произнес Аверонский. – Из-за подозрительности, из-за страха, из-за паранойи, которая неизменно развивается у любого, нажившего слишком много врагов. Милая, наивная Софи. Мировое зло, с которым твои предки так отчаянно боролись веками, надо искать не в вампирах. Встречались мне отдельные вегетарианцы-пацифисты, не способные пить кровь. Пустое убожество. Одним словом, человечность.

– Душа, – глухо сказала Софи.

Аверонский покачал головой.

– Душа есть у всех: от целителей до ведьм, от священников до прислужников сатаны, от тебя, моя милая Софи, и до меня.

– Душа – у вампиров?

– А чему ты удивляешься? Надо же чему-то потом гореть в аду, – Аверонский засмеялся. – Человечность. Во мне ее нет и никогда не было, так что вампир ли я, человек ли – какая разница?

Как он мог говорить такое? Ведь она знала, она чувствовала…

– Вчера вы спасли мне жизнь.

– И что? Я уже кого только не спасал, временами даже от себя самого. Подумаешь. Ты слишком плохо разбираешься в людях, Софи. Много ли человечности в подонках, караулящих твоего брата в переулке с бейсбольными битами? В хозяине елгавского заводика «Lare Lini», заставляющего людей пахать по двенадцать часов в ночь с понедельника по субботу? А мальчишка, швыряющий кошку о дверной косяк? А отец этого мальчишки, бросающий ту же кошку в наполненную водой ванну, чтобы сфотографировать? Каждая мелкая подлость сегодня – лишняя капля на чаше весов, Софи, потому что всегда приходит завтра, и мелкое становится крупным.

– Но ведь если вы способны осуждать…

– Я никого не осуждаю, я констатирую факт. Мне до льняного комбината дела не больше, чем его хозяину – до чесальщиц в прядильном цеху. Работают? Работают! А простыни я предпочитаю хлопковые.

– Это цинично и…

– Бесчеловечно.

Софи смолчала, опустив голову. Прав он, а потому и возразить ей было нечего.

– Можно жить, не убивая, – тихо сказала она.

– Существовать, – поправил Аверонский. – Ездить на трамваях, пить порошковый «Tokai» и часами с тоской в глазах простаивать в художественном салоне у витрины с красками.

– Зато, – пробормотала Софи, отворачивая покрасневшее лицо, – и в аду не гореть.

– Не обольщайся, – заверил Аверонский. – Сегодняшний день тебе зачтется.

– Перестаньте.

– Как скажешь, Софи.

– Вы, – она потерла лоб, – вы не понимаете…