Моя (не) родная

– Так всегда говорят, Агния. Хорошо, что тяжёлое. Если бы всё было совсем плохо, сказали бы, что его доставили в критическом состоянии. А так… всё хорошо, – мама сжала мои пальцы. – Повтори.

– Всё хорошо, – едва шевеля губами, выдавила я и тут же шмыгнула носом.

Мама ласково погладила меня по руке. Посмотрела мне в глаза и ободряюще улыбнулась одними уголками губ. Затем перевела взгляд на отца с Мироном и вздохнула.

– Я его люблю, – прошептала я дрожащим от слёз голосом. – Мам, я его так сильно люблю. Если что-нибудь случится, я не переживу.

– Я знаю, девочка моя. Знаю. Но если любишь, ты не должна думать о плохом. Ты должна верить в него.

– Я верю, – я кивнула. – Верю.

Мама опять улыбнулась. Я кивнула ещё раз, самой себе.

* * *

Вернувшись, папа протянул мне бутылку воды. Она оказалась неожиданно холодной. Не открывая, я положила её рядом. Общее настроение передалось Мирону. Он стоял с упакованным в яркую обёртку круассаном в руках, но даже не пытался развернуть его. Я вдруг поняла, что начисто забыла про завтрак. Время словно стало абстрактным в момент, когда я ответила на звонок.

– Давай разверну, – я хотела помочь сыну, но отец остановил меня.

– Сам развернёт, если захочет. Взрослый парень.

Конечно, взрослый.

– Я пить хочу, – заявил Мирон. Но когда я подала ему бутылку, не взял. – Не хочу воду. Она невкусная и холодная.

– А что ты хочешь? – спросила я.

Обёртка зашуршала у сына в руках. Я опять подумала, что ему надо позавтракать. Я должна была по возможности оградить его от плохого, только как, если отойти от двери было сродни самоубийству?

– Горячий шоколад хочу, – он посмотрел на меня из-под тёмных нахмуренных бровей. – Или то, что ты всё время пьёшь. Только чтобы было много сахара.

Мирон говорил о кофе, но вряд ли в больнице было кафе, чтобы купить его. В свои шесть Мирон, к моему удивлению, любил иногда сделать пару глотков из моей шашки во время завтрака. И кофе я всегда варила сама, а тут… В лучшем случае удалось бы найти кофейный автомат. Я решила сказать Мирону, что с кофе придётся подождать, но он, словно забыв о своей просьбе, отвернулся в другу сторону.

– Я видел эту тётю, – вдруг сказал он. – Когда мы уезжали от бабушки, она выходила из такси.

Я резко посмотрела туда, куда был устремлён взгляд Мирона. Надежды, что сын ошибся или я неправильно поняла его, испарились в долю секунды. Звук быстрых шагов заполнил холл больницы.

Охваченная бешеной яростью, я поднялась. Мама попыталась остановить меня, но я отдёрнула руку. Пошла навстречу.

– Что ты тут делаешь?

– Где Данил?! – нервно, почти истерично спросила Наташа. – Где он?! Я позвонила ему, а мне сказали…

– Что бы тебе не сказали, тебе здесь не место.

– А тебе место?! Тебе везде место?! Где Данил?

– В операционной, – всё-таки ответила я.

Наташа приоткрыла губы. Тихо заскулила, сжала концы болтающегося у неё на шее шёлкового шарфика с такой силой, что кожа на костяшках её пальцев побелела. Бледная, с неаккуратно лежащими волосами и лихорадочно блестящими глазами, она отступила на полшага и затрясла головой.

– Нет, – прошептала она едва слышно и тут же повторила громче: – Нет! Это… Я не хотела, – снова шёпот. – Я…

– Что ты сделала?! – я бросилась к ней. – Что ты не хотела, Наташа?!

– Ничего, – она словно пришла в себя. – Ничего не хотела! Только, чтобы он со мной был, понимаешь?! Со мной! Почему всегда всё тебе должно доставаться?! Почему, Агния?! Я должна была за него замуж выйти, а ты…

– А я вернулась?! Да, я вернулась! И Данил решил…

– Если бы не ты, он бы ничего не решил. Мы бы поженились, у нас была бы семья! Я его любила всегда, ты это понимаешь? Я…

– Это я его всегда любила! – на глазах выступили слёзы. – Я!!! Любила и люблю, а ты…

Наташа громко всхлипнула. Замотала головой, и её лежащие на плечах волосы беспорядочно разметались по сторонам. В руках она продолжала держать свой шарф.

– Нет!

– Да, Наташа!

Она повернулась, увидела родителей. Подбородок её вдруг затрясся, губы дрогнули. Не обращая на нас внимания, мимо прошла медсестра. Другая вышла из дверей операционной. Вид у неё был уставший, на халате виднелось пятно засохшей крови. Сердце моё заколотилось так быстро, что я едва не потеряла сознание.

– Как Данил? – я рванула к ней. – Скажите, как он? Как прошла операция?

– Операция ещё не закончилась, – устало ответила медсестра. – Появились некоторые сложности. Как всё закончится, с вами поговорит хирург.

– Какие сложности?! – меня начинало трясти. Вспомнились птицы, которых я видела утром, вестники беды. Рёв «харлея» и слова Дани, сказанные перед его отъездом. Его поднятая ладонь. И моя тревога.

– Какие сложности? Что с ним? Скажите! Пожалуйста! – Медсестра шевельнула рукой, и я поняла, что схватила её за рукав. Отпустила и с мольбой, почти беззвучно, повторила: – Пожалуйста, скажите. Он…

– Кровотечение, – сдалась она.

Я прижала пальцы ко рту, сдерживая готовый сорваться с губ вскрик. – Извините, девушка. Дождитесь конца операции, врач всё вам расскажет. Я не имею права.