Моя нежность

Оля села на лавку, вытянула ноги и закрыла глаза. Ступни гудели. От земли шёл холод, и ветер, пробираясь к самой шее, шевелил тонкий платок.

Она застыла, разглядывая вспышки под веками, обхватила сумку и попыталась плыть. Солнечная река, белые блики на воде, как искры, как рыбки. Река уводила в прошлое, в старую кухню с окном во двор, где так же резвились на потолке искры, и пахло золотыми шарами, астрами, влажными зарослями, штукатуркой и тишиной…

Белая река памяти давно соединяла прошлое и настоящее. Оля зажмурилась плотней и загадала: пусть теперь соединит настоящее и будущее – там, где Игорь. Сколько можно. Сколько можно ждать…

А Игорь плыл среди звёзд, ракету покачивало, и яростный дождь радиации бил по корпусу, оставляя ожоги и вмятины на отражающей стали, выбивая из стенок земную пыль… Земную быль.

Оля подумала об этом и горько засмеялась. Позвала:

– Игорёк…

И почти услышала в ответ:

– Не скучай, Олька.

Открыла глаза, почти веря, что увидит старую кухню с облупленным подоконником, а на нём – Игорька. Или, на худой конец, площадку Синего сектора «Заслона» и спускающуюся «Хвою».

Но перед ней была детская площадка, бульвар в оплёте голых берёзовых ветвей и древний красивый дом, каких много ещё осталось в центре.

Телефон зазвенел хрустальной космической мелодией, вырывая из тоски и мечтаний, Оля вдохнула, выдохнула и взяла трубку.

– Профессор Цикорская. Слушаю.

«“Хвое” по шифру “Лист”, строка три. Инженеру Игорю Атласову.

Как беспомощна, как мала Земля. Ну возвращайтесь же уже скорей. Потому что иногда мне кажется, что тебя вовсе нет.

Иду в квартиру к тебе, сажусь на окно и смотрю в небо. А там – пустота».

«Хвоя». Декабрь 2063-го

Когда «Хвою» тряхнуло во второй раз – крупней, жёстче, – и загорелось что-то хвосте, – не спал никто. Сразу после толчка Игорь подумал: они словно погрузились в воду; словно в замедленной съёмке, словно под толщей свинцовых, опаловых океанских волн, размеренно, гулко прозвучали слова командира:

– Запаять хвостовую часть и от… сечь.

А потом лицо Ивана потемнело – враз, резко, – и вот тогда наконец включил скорость, и все они заметались, затрепыхались, как мелкие червячки в банке, как детальки тетриса, как крошки, пытаясь спасти корабль, свой ненадёжный временный дом – или надёжный вечный гроб.

Игорь запомнил вспышки: белое лицо Наты, эти огромные, будто нечеловеческие зрачки; красные кудри Василисы, смятые гермошлемом; огоньки ремонтника, которого сплющило радиацией тотчас, стоило ему выползти за борт. Мелкие искры на одежде Иошико – корабль наэлектризовало, и всюду страшно пахло озоном…

– У нас останется ковш? – услышал он чей-то вопрос и даже не понял, чей, да это было и не важно: слова шли из нутра, из сердца всего экипажа, из сути миссии, из самой сути и причины существования «Хвои».

Если у них не останется ковша – как они смогут зачерпнуть Солнце? Да ещё лишившись половины корабля.

…В голове крутились всё те же вспышки – рыжие кудри, белые искры, чёрные глаза. Ещё, вперемешку с инструкциями, вертелся мат – неловкий, неуклюжий. И ещё стучало: Оля, Оля, Олька… Да как так-то… «Остриё» же должно было просчитать маршруты этих проклятых дементоров. Вы же сказали, что их больше не будет у нас на пути. Вы же сказали… Олька… А что теперь, если мы тут квакнемся все, и мы с тобой больше никогда… никогда… Оля!

Звенели сирены, и руки подёргивало, кружилась голова от экстренного выплеска кислорода, и щипало, щипало по голым нервам…

По его руке полоснули острые ногти. Ната крикнула в ухо, и он пришёл в себя и влился наконец в отчаянную, яростную, не на жизнь, а на смерть борьбу экипажа с умирающим кораблём.

Синий сектор «Заслона». Декабрь 2063-го

– Стабилизация пятьдесят процентов, – сообщил напряжённый голос через динамик. – Шансов на удачный исход ровно столько же.

– Спасибо, – разлепила губы Оля.

Молчание; шорох в динамике; она всё ждала короткого сигнала и гудка отключения, знака, что наконец осталась одна. Но сигнала всё не было – только шорох и тяжёлое дыхание дежурного.

– В чём дело?

– Диспетчер «Острия» ждёт указаний.

– Каких указаний?

– О прекращении миссии.

– О прекращении миссии?

Оля задохнулась. Невпопад, тяжело стукнуло сердце.

– Шансы пятьдесят процентов…

Мысли летели скорее, чем, может быть, мчалась в пространстве «Хвоя». Шансы пятьдесят процентов. Это значит, что вероятность удачного исхода такая же, как и гибели «Хвои», и, следовательно, консервации всего проекта «Сол». Кризис на Земле усугубляется; если «Хвоя» не доставит Солнце, тепла не будет ещё несколько десятилетий. Это ещё одно, два, три поколения, рождённых при тусклом свете, растущих в холодных домах. Это ещё один шаг к концу планеты, к окончательной эмиграции на неприветливую хозяйку-Луну.